руководить.
В лодке не так много людей, как показалось Аннет вначале. Взрослых мужчин — двое: один говорит, что он страховой агент (в чем Аннет сильно сомневается), а второй, тот, что помоложе и с бородкой, утверждает, что преподает в государственной школе. Жена того, что постарше, пухленькая и с добрыми глазами — повторяет “все хорошо”, хотя чего уж хорошего, она тихонько плачет не умолкая. Еще в лодке сильно загорелая женщина лет сорока пяти, — она молчит о своем роде занятий, — и юноша — говорит, что учится в университете. Когда очередь доходит до Аннет, она говорит: “Я веду в газете кулинарную колонку”. Вообще-то она действительно занималась этим месяца два и знает достаточно, чтобы грамотно соврать. Только зачем врать, — непонятно. Впрочем, кажется, она знает, почему врет: она не поверила никому из этих людей, разве только этой пухленькой и слезливой — у той все на лице написано.
— Нам чертовски повезло, — говорит тот, что постарше, и все соглашаются.
— Как же мы теперь? — спрашивает загорелая.
— Будем сидеть и ждать, когда нас спасут, я так полагаю, — говорит бородатый учитель и нервно смеется. — Нечаянный отдых получается.
— Да тут дел всего на несколько часов, — говорит старший. — Нынче у них все налажено, не то что прежде.
Аннет говорит, что у нее есть еда, и все хвалят ее за такую предусмотрительность. Она вытаскивает завернутые бутерброды, и они делят их поровну, пускают по кругу бутылку с имбирным пивом, запивают им бутерброды. Аннет молчит про арахис и еще две бутылки. Зато говорит, что, если кому надо — у нее есть таблетки от морской болезни.
Она хочет выбросить за борт лоточки от бутербродов, но старший ее останавливает:
— Ни в коем случае, — говорит он, — не выбрасывайте, они могут нам пригодиться. — Она не понимает, как они могут пригодиться, но подчиняется.
Пухленькая перестает плакать, на нее напала болтливость и она расспрашивает Аннет про кулинарную колонку. И все они в этой лодке — веселая компания, сидят и болтают на огромном диване в гостях или в зале ожидания аэропорта, потому что рейсы временно отменяются. Так или иначе, нужно убить время и притворяться веселыми. Аннет скучает. Сначала она думала: вот оно, настоящее, — только где ж тут опасность: в этой шлюпке надежно, как и везде, и она напишет такой же материал, как всегда.
Солнце заходит, как всегда, быстро, величественно, и лишь тогда они начинают волноваться. Никакой вертолет не прилетел, и вокруг не видно других шлюпок. Может, слишком быстро гребли. Небо безмолвно, никто не летит их спасать. Но:
За нами обязательно прилетят, — говорит мужчина постарше, а его жена предлагает петь. Она затягивает церковным сопрано “Ты мой свет', и затем перебирает весь репертуар когда-то популярных песен: “На вершине Старого Смоки”, “Спокойной ночи, Айрин”.[26] Остальные подхватывают, и оказывается, Аннет тоже знает эти песни. На одной из них она засыпает, накрывшись зимним пальто: она рада, что его захватила.
Она просыпается затекшая, разбитая. Господи, они все еще здесь. Это уже неинтересно: ей кошмарно жарко под пальто, резиновая шлюпка раскалилась, и ни малейшего ветерка, ровная морская гладь, и только тошнотворное колыхание волн. Все остальные спят кружком, в неуклюжих позах, ноги согнуты под самыми невообразимыми углами. Аннет думает, что лучше бы в лодке было меньше людей, но тут же обрывает мысль. Две другие женщины спят. Пухленькая певунья лежит с открытым ртом и тихонько похрапывает. Аннет протирает глаза — жжет, будто в глаза набился песок. Она вспоминает, что, кажется, ночью вставала и рискованно садилась на корточки, свесившись с борта: верно, чья-то еще попытка не удалась, потому что в лодке витает слабый запах мочи. Пить хочется ужасно.
Бородатый и мужчина постарше сидят, курят. Студент спит, свернувшись клубочком, как щенок.
— Что же нам делать? — спрашивает Аннет.
— Держаться, пока за нами не прилетят, — говорит тот, что постарше. Из-за пробившейся щетины он уже не так смахивает на военного.
— А может, за нами вообще не прилетят, — говорит тот, что с бородой. — Может, мы в этом самом… бермудском… ну, где корабли и самолеты засасывает. Почему самолет вообще упал?
Аннет смотрит на небо, оно еще больше походит на плоский экран. А может, и впрямь, размышляет она, может, они проскочили сквозь экран на другую сторону, и поэтому спасатели их не видят? И по эту сторону экрана вовсе не темнота, а всего-навсего море, такое же, как и то, предыдущее, и тысячи несчастных дрейфуют в оранжевых лодках, потерялись, ждут спасения.
— Главное, — говорит тот, что постарше, — главное все время чем-то себя занимать. — Он бросает бычок в воду. Аннет представляет: сейчас как вынырнет акула и как схватит бычок, но никто не выныривает. — Так, нужно что-то делать, иначе заработаем солнечный удар. — Он прав, они все уже красные как раки.
Мужчина постарше будит остальных и организует сооружение тента: они берут пальто Аннет и мужские пиджаки, соединяя их по принципу петля-пуговица. Навес подпирают веслами, подвязывают шарфами и чулками. Все довольны и садятся под навес. Настроение опять портится. Под навесом жарко, душно, зато они прикрыты от солнца. Опять же идея того, что постарше: мужчины выворачивают свои карманы, а женщины высыпают содержимое сумок.
— Нужно посмотреть, на что можно рассчитывать, — объясняет старший.
Аннет уже забыла, как кого зовут, и предлагает снова перезнакомиться, что все и делают. Билл и Верна, Джулия, Майк и Грег. У Джулии приступы головной боли, Аннет дает ей несколько таблеток аспирина с кодеином. Билл разбирает арсенал носовых платков и ключей, плюс пудреницы, губная помада, флакончики с лосьоном для рук, лекарства и жвачка. Он экспроприирует у Аннет две бутылки имбирного пива и пакетики с арахисом, говорит, что будут растягивать еду На завтрак каждому раздается по жвачке “Чиклет” и по леденцу от кашля. После этого все по очереди чистят зубы щеткой Аннет. Она одна летела налегке, а потому все туалетные принадлежности при ней. Остальные летели с чемоданами, которые, конечно, ушли пол воду вместе с самолетом.
— Если вдруг пойдет дождь, — рассуждает Билл, — такая лодка легко нахлебается воды. — Но никаких предвестников дождя.
Билл фонтанирует полезными идеями. После полудня он пытается ловить рыбу, соорудив крючок из английской булавки, а леску — из зубной нити. Рыбу он не поймал. Спрашивает у Аннет про фотоаппарат, говорит, что можно приманить чаек солнечными зайчиками от объектива. Только для этого нужны чайки. Аннет впадает в летаргию, хоть и пытается взбодриться, говорит себе, что это важно, что, может, происходит что-то настоящее — их ведь еще не спасли.
— Вы воевали? — спрашивает она Билла, и тот польщен.
— Жизнь учит смекалке, — говорит он. Под вечер они распивают бутылку имбирного пива, Билл разрешает каждому съесть по три орешка, посоветовав прежде соскрести соль.
Аннет ложится спать и мечтает, как напишет другой репортаж — теперь он должен быть другим. Ей, собственно, даже не нужно писать, это будет ее интервью, и фотография ее персоны — изможденная, обгоревшая на солнце, но улыбается отважно. Завтра же нужно сфотографировать остальных.
Этой ночью, когда все засыпают под навесом — теперь общим одеялом, — происходит драка между студентом Грегом и Биллом. Билл первый ударил Грега и утверждает, что тот пытался выпить последнюю бутылку пива. Мужчины орут друг на друга, но потом Верна говорит, что это недоразумение и просто мальчику приснился дурной сон. Все снова затихли, но Аннет не спит, смотрит на звезды — в городе таких звезд не увидишь.
Потом она слышит сопение, нет, конечно же, ей показалось, и все же она отчетливо слышит, будто кто-то потихоньку совокупляется. Кто это может быть? Джулия и Майк? Джулия и Грег? Уж конечно, не Верна, запакованная в корсет, — Аннет уверена, что Верна корсета не сняла. Аннет немного обидно: если уж на то пошло, почему к ней никто не пытался приставать? Но, возможно, Джулия сама проявила
