корабль всего за несколько часов'.
Восприняв простой навигационный расчет, тайри успокоились и даже несколько устыдились -- действительно, решение лежало на поверхности, и сложно было его не увидеть.
Светлана Григорьевна успела доползти до телефона и набрать скорую.
Говорить было уже трудно. Она кое-как прошамкала в трубку свой адрес и потеряла сознание.
Вновь в себя она пришла уже в больнице. И сразу поняла, что случилось.
Все-таки худший исход. Именно то, чего она боялась больше всего.
Вот так это и случается. Прозаически. Широкая трещина в краске через всю стену рядом с кроватью. Желтая казенная краска, пупырышки на ней. Ветхий пододеяльник еще советских времен с веселенькими пестрыми надписями 'Минздрав'. Голое окно, и за ним -- одно только небо, и то серое, затянутое пеленой туч.
Сознание было затуманено -- не то болезнью, не то лекарствами, которыми ее накачали. В руке торчала игла капельницы. Отдельная палата, осознала Светлана. Совсем маленькая, отдельная. Это что значит -- я умираю?
Умираю, подумала она. И это самое лучшее, что со мной может произойти. Потому что это, дорогие товарищи, инсульт. Вся правая сторона -- будто исчезла. Ее нет. Невозможно шевельнуть рукой или ногой, нет и чувствительности. Голова тупо побаливает, и что-то со зрением -- все плывет перед глазами.
Говорят, что иногда эти параличи проходят... через сутки вроде. Прошли уже сутки, или нет? Светлана чувствовала, что ничего у нее не пройдет.
Слишком уж сильно все это. Слишком тяжело.
Даже если она не умрет - жизнь кончена. Начинается умирание. Оно может растянуться еще лет на десять... ужас какой! Но жизни больше не будет. А лучше бы, конечно, закрыть глаза и уйти сразу... вот прямо сейчас... Светлана закрыла глаза.
Неужели это все... вот и вся жизнь... а что там -- дальше? Как ее уверяли с детства -- ничего? Или, как ей рассказывала подруга -- Бог? Вдруг резанула несправедливость: почему именно она, именно сейчас должна умереть? Смерть казалась такой далекой... даже когда уже состарилась, уже было ясно, что несколько лет -- и все. Так приговоренный к казни не боится, потому что осталось еще целых полчаса... пятнадцать минут. Это время впереди кажется вечностью. Но вот больше нет времени. И над беспомощной шеей -- топор гильотины.
Светлана Григорьевна заплакала.
Пришел Ваня. Он был весь какой-то потерянный, напуганный. Посидел, держа ее руку в своей. Что-то говорил, тихо, не очень понятно. Светлана Григорьевна попыталась ответить, но заметила, как сын вздрогнул от звуков ее голоса. Голос изменился, и говорила она теперь непонятно, неразборчиво. Ваня с врачом вышел в коридор, и они там о чем-то беседовали.
Потом Ваня сказал ей, что завтра должен прилететь Олег.
Я умираю, снова кольнул ужас. Поэтому они и... Я умираю! И они не могут помочь. Никто не может помочь.
Светлана Григорьевна проснулась ночью. Состояние было непонятное. Правая сторона все так же не двигалась. Кажется, кровать мокрая. Кожу неприятно жгло. Светлана решила не обращать на это внимания.
Через высокое окно в палату лился лунный свет.
Что там будет, когда я умру, снова подумала Светлана. Вот ведь всю жизнь гадала. Раньше была атеисткой, да и вопрос этот сильно не волновал. Ее слишком занимала жизнь -- некогда было думать о смерти. Потом вроде стала во что-то верить. Но сейчас это опять уже казалось глупостью. Бог, ангелы... черти... ей, наверное, по церковным канонам положено попасть в ад. Она и не ходила никогда в церковь. А чувство говорило ей, что ничего этого не будет. Какая там душа, отдельная от тела? Как вообще может что-то существовать отдельно от тела? Ничего этого нет. Просто сон -- вечный сон.
Но сейчас это не пугало ее. И вообще ничто уже не пугало.
