Валик позвонил прямо в институт. Алена, как назло, уже закончила практику со студентами -- и ее сразу позвали. Услышав голос Валика, она задрожала внутри.
- Ты считаешь, что ведешь себя порядочно? - спросил он, едва поздоровавшись.
Это после того, как они вот уже три месяца не общались, не встречались, и Алена решила было, что все, что наконец-то прошлое осталось позади, и можно как-то жить дальше...
- Что тебе нужно? - спросила она холодно. В самом деле, что? Она не понимала. На квартиру она не претендовала с самого начала. Так и жила с Дениской в общаге в Петергофе. Родители Валика были довольны - наконец-то избавились от наглой провинциалки, по их мнению, стремящейся захватить хорошую ленинградскую квартиру. Никаких имущественных претензий Валику не предъявляла. Даже алименты, в то время, когда они еще были нужны Дениске -- даже и тех он не платил. Конечно, с аспирантской стипендии много не заплатишь, а подрабатывать Валик в жизни не станет. Но Алена и не боролась за алименты. С Валиком бороться -- себе дороже выйдет.
Она вообще толком не умела бороться.
'Борьба' в ее представлении была чем-то вроде борьбы Молодой Гвардии против немецко-фашистских оккупантов. Когда стреляют, по ночам расклеивают листовки, а попав в плен, мужественно выдерживают пытки и перед расстрелом кричат 'Да здравствует Советская власть!' Ну или что-нибудь в этом роде.
Ей никогда не приходило в голову, что бороться надо за себя, за свое место в жизни, за деньги, за квартиру... Все это ей давалось и так, бесплатно. Само по себе. Она не боролась -- просто увлекалась наукой, увлеченно работала, училась, и потому оказалась сначала в ЛГУ, потом среди лучших выпускников, теперь -- среди самых перспективных молодых ученых... За это не нужно было бороться. И с Валиком бороться она даже не собиралась. Таких людей считать врагами -- значит, унижать себя.
Если бы он еще мог оставить ее в покое...
- Что мне нужно? Ты еще спрашиваешь? - спросил он трагическим тоном.
- Мы, кажется, уже почти год, как разведены...
- Ну и что? То есть ты испоганила мне всю душу, выбросила меня, как грязную тряпку, а теперь...
- Минуточку! Кажется, это ты ушел?
- Да, теперь ты можешь использовать формальные поводы, чтобы меня обвинять. Да, я подлец, сволочь, негодяй. Бросил жену с больным ребенком. А ты святая... Правда, деталей никто не знает...
Она хотела спросить, каких именно деталей, но вовремя сдержала себя. Этого он и ждет.
- Слушай, Валя, у меня мало времени. Я на работе. Давай -- что тебе нужно? Ты зачем звонишь?
- Нам надо встретиться, - сказал он. У Алены что-то противно заныло внутри, в районе солнечного сплетения.
- Зачем?
- Я хочу с тобой поговорить.
- Слушай, - у нее все плыло перед глазами. Знакомо. С родов начались какие-то проблемы с кровообращением, и похоже, скоро опять грядет 'она, непобедимая болезнь гемикрания', - у тебя же была вроде какая-то Марина? Что она?
- А это тебя касается?
- Нет, но...
Опять знакомое наваждение. Разговор надо просто прекратить. Бросить трубку. Но она почему-то не может этого сделать. Затягивает. Валик обладал этим удивительным свойством. Общение с ним, каким бы невероятно тягостным и мучительным оно ни было, затягивало в сеть, из которой просто уже не вырваться. В былые времена они могли ночами выяснять отношения... ходить по кругу, оскорблять друг друга, нести уже совсем какую-то чушь... и не были в силах остановиться.
