– Давай вернемся! – зло выкрикнул призрак из прошлого. – Давай унасекомим этого толстопузого хитрована! Распотрошим его лавку! Пусть, на хрен, карманы вывернет! Кошелек предъявит! В раскрытом виде!
– У него трое детей.
– И что? Пусть он думает о своих детях, а ты – о своих! Давай вернемся! Скажем ему пару ласковых! В рыло дадим! Чтоб ему перед собственными детьми стыдно стало!
– У него трое детей!
– Да хоть восемь! Взять деньги на пару дней и не отдавать полтора года? За такое в мое время могли и шило в ухо вставить! Давай вернемся! Хоть в лоб ему дашь по-человечески, облегчишь душу!
– Мне не двадцать лет, чтобы я махал кулаками.
– Ах, тебе не двадцать лет?! Завял, что ли? Как цветочек? Мхом оброс? Я тебя не понимаю. Почему ты не хочешь биться за свое благополучие? Почему не вытрясешь из этого бездельника все до копеечки? И почему, кстати, ты выбросил телефон Светы? Ты что, не рассмотрел ее машину? У этой чувихи карманы лопаются от денег! Позвонил бы, одолжил немного!
– Одалживаться у любовницы друга, погибшего пятнадцать лет назад? Это бред.
– Я хоть и погиб, но мозги мои до сих пор на месте. А ты хоть и выжил, да не поумнел. Перед сильными прогибаешься, а слабых жалеешь!
– Я пытаюсь жить мирно. Я навоевался. Намахался кулаками.
– Вот и вспомни старые навыки!
– Бесполезно. Нет у нашего зрелого рюха ничего. Ни в карманах, ни в кошельке. Он давно мною расшифрован. Он – прожектер.
– Да, я понял, – печально согласился призрак. – Слабак.
– Сейчас говорят – «неудачник».
– Мне такое слово неизвестно. Оно из лексикона взрослых, тридцатипятилетних. Таких, как ты...
Ссоры и размолвки меж умными людьми скоротечны. Я понял, что пришел в норму. Хотя еще минуту назад готов был устроить истерику. Юра все-таки поднял больную для меня тему... Тут мимо прошел человек, сильно смахивающий на переодетого мента. Я слегка напрягся, выбросил сигарету – естественно, в урну – и окончательно успокоился. Почувствовал, что сильно замерз. Обернулся, поднял глаза и вдруг увидел в низком грязноватом оконце изумленную физиономию Шульца – очевидно, он видел все. Как я нервно расхаживаю взад и вперед, размахиваю руками и разговариваю с кем-то, кто никому не виден.
В долю секунды я сам себе опротивел до крайности. Отчаяние смешалось с презрением. Вот, стою на краю грязной, шумной улицы. Полупьяный и злой. Только что разругался со старинным приятелем. Из-за денег. Какого же черта я – здоровый, молодой, неглупый мужик – вместо того, чтобы изобретать корабли, самолеты и лекарства от смертельных болезней, запускать в космос ракеты, строить дома и дороги, школы и больницы, университеты и храмы, превращать раскаленные пустыни и вечную мерзлоту в цветущие сады, писать книги и растить хлеб, катать семью в театры и музеи – все глубже и глубже погружаюсь в буржуазные задрочки? Занимаюсь невообразимо омерзительными скандалами из-за мелких денежных сумм? Какого черта, вместо того, чтобы ходить с высоко поднятой головой и улыбкой на лице, я пробегаю мимо людей с видом бледного неврастеника?
– Вообще, ты прав, – сказал я. – Так нельзя. Надо вернуться. Прямо сейчас.
И зашагал обратно в дом.
Шульц открыл сразу, как будто бы, проводив меня, остался стоять рядом с дверью. Я отвел глаза и сказал:
– Ты прости меня, гада. Я не должен был так с тобой разговаривать.
– Ерунда, – ответил зрелый рюх, тоже глядя мимо. – Проходи на кухню, выпьем еще по пятьдесят.
Молча выпили. Юра стоял рядом, смотрел с сарказмом. Собака сопела и стучала когтями по грязноватому, местами вздувшемуся линолеуму.
– Я такой же мудак, как и ты. Слишком добрый для этой жизни. Слишком люблю детей, жену. Друзей. Это вредно для коммерции. Для коммерции полезно любить деньги, а уже потом все остальное. Вот отчего мы с тобой сидим сейчас, после пятнадцати лет работы, не в пентхаузе с видом на Кремль, а в этой дыре.
– Ебал я пентхаузы с видом на Кремль.
– И я тоже.
– Послушай. Я верну тебе деньги. Перспективные направления есть, и много. Сейчас в доме и семье немного разгребу – и займусь. Два, от силы три месяца... И оно само пойдет... Миллион – неизбежен...
– Ебал я эту цифру. Пока, Шульц. Звони, если что...
За двадцать минут отсутствия салон машины выстудило полностью. Проклятый кусок железа совсем не хранил тепло. Вдобавок стекла тут же запотели, выдавая во мне нарушителя закона, усевшегося за руль в нетрезвом состоянии.
Пожалев уныло замолчавшего друга, я предложил:
– Давай забудем. Переключимся. Хочешь – в магазин поедем. Любил съездить в магазин? Мне надо еды купить...
– Тебе виднее. Я же мертвый. Мне ни дом, ни еда не требуются...
– Дай жвачку.
– Сам возьми. Это же твоя жвачка.
