несправедливости и ее последствий как вечного закона общества и Природы. Это ложь, которой человеческий разум более не допустит. Но это нельзя сделать, по-видимому, и на основании индивидуальной свободы; ибо на практике она потерпела крах. Поэтому социализм должен ликвидировать демократическое основание индивидуальной свободы, даже если он провозглашает уважение к ней или движется к более рациональной свободе. Сначала он смещает акценты и сосредоточивает все внимание на других идеях и плодах демократического идеала — и такое смещение акцентов приводит к радикальному изменению основополагающего принципа рационального общества. Этим принципом должно стать равенство-не только политическое, но полное социальное равенство. У всех должны быть равные возможности, но все должны иметь и равное общественное положение, ибо без последнего невозможно обеспечить первого; даже если бы удалось установить равенство возможностей, оно не смогло бы удерживаться долго. Такое равенство невозможно и тогда, когда существует личное или, по крайней мере, наследственное право собственности, а потому социализм отменяет (или в лучшем случае существенно ограничивает) право личной собственности — в том смысле, в каком оно понимается сейчас, и ведет борьбу против права передачи собственности по наследству. Кто же тогда будет владеть собственностью? Это может быть только общество в целом. А кто будет управлять собственностью? Опять-таки общество в целом. Чтобы оправдать эту идею, социализм на практике должен отвергнуть индивидуальное существование или право индивида на существование — индивид существует лишь как член общества, живущий исключительно для общества. Человек всецело принадлежит обществу — не только его собственность, но и он сам, его труд, его способности, данное ему обществом образование и плоды оного, ум, знание, личная жизнь, семейная жизнь и жизнь его детей. Более того, поскольку индивидуальному разуму человека нельзя доверить свободный поиск верного и рационального способа согласования его жизни с жизнями прочих людей, это тоже должен сделать за него коллективный разум общества. Управлять жизнью должны не интеллектуальный разум и воля индивидов, но коллективный интеллектуальный разум и воля общества. Именно это определит не только принципы и все элементы экономического и политического строя, но и в целом жизнь общества и индивида как рабочей, мыслящей, чувствующей клетки этой жизни, развитие его способностей, его деятельность, использование приобретенного им знания, всю организацию его витального, этического и интеллектуального существа. Ибо только таким образом коллективный разум и разумная воля человечества могут преодолеть эгоизм индивидуалистической жизни и утвердить совершенный принцип и рациональный строй общества в гармоничном мире.
Более демократичные социалисты отрицают или умаляют этот неизбежный характер социализма; ибо ум социалиста до сих пор находится под сильным влиянием старых демократических идей и лелеет надежды, которые часто заставляют его делать странные логические ошибки. Он уверяет нас, что собирается сочетать своего рода индивидуальную свободу — ограниченную, но тем не менее истинную и рациональную свободу — с суровыми законами коллективистской идеи. Но, очевидно, все неизбежно идет именно к этим суровым законам, если коллективистской идее суждено восторжествовать, а не ослабнуть и не споткнуться на полпути. Если же она не обнаружит логики и смелости, вполне может статься, что очень скоро или под конец она будет уничтожена чуждым элементом, существование которого сама допустила, и погибнет, не узнав своих собственных возможностей. Коллективистская идея, вероятно, исчезнет — если не примет водительство рациональной мудрости, которой человеческий ум, осуществляющий управление, пока еще не продемонстрировал, — даже оставив позади основанное на конкуренции индивидуалистическое общество с его громоздкой неэффективной организацией. Но даже в лучшем случае коллективистская идея содержит несколько ошибочных положений, не совместимых с реальными фактами человеческой жизни и природы. И точно так же, как идея индивидуалистической демократии, в силу этого несоответствия между фактами жизни и идеей разума, на практике очень скоро натолкнулась на трудности — трудности, которые привели к ее дискредитации и близящемуся ниспровержению, — так и идея коллективистской демократии тоже в скором времени вполне может натолкнуться на трудности, которые приведут к ее дискредитации и в конечном счете к третьей, неизбежной стадии прогресса. Свобода, защищенная Государством, все граждане которого политически равны, вот идея, которую пыталась выработать индивидуалистическая демократия. Равенство, социальное и политическое равенство, укрепленное через совершенный и тщательно отлаженный общественный строй Государством, которое является организованной волей всего общества, — вот идея, на которой основывает свое будущее социалистическая демократия. Если и эта попытка не увенчается успехом, рациональная и демократическая Идея может перейти к третьей форме общественной жизни, устанавливающей скорее истинные, нежели формальные свободу и равенство на основе братского товарищества в свободном обществе, — т. е. к идеалу интеллектуального и духовного Анархизма.
В действительности требование равенства, как и жажда свободы, индивидуалистичны по своему происхождению — требование равенства по природе не присуще коллективистскому идеалу и необязательно для него. Это индивид требует для себя свободы, права на свободное развитие своего ума, жизни, воли, деятельности; коллективистская тенденция и идея Государства тяготеют скорее к противоположному: самая их природа заставляет их насильственно подчинять своим власти и контролю ум, жизнь, волю, деятельность общества (и индивида как часть общества) до тех пор, пока личная свобода не будет полностью вытеснена из жизни. Но опять-таки именно индивид требует для себя равенства со всеми прочими; подобное притязание, выдвинутое целым классом, будет по-прежнему растиражированным притязанием индивида, требующего для себя и всех себе подобных, имеющих такое же политическое или экономическое положение, равенства в смысле положения, привилегий или возможностей с теми, кто приобрел или унаследовал преимущество социального статуса. Общественный Разум сначала уступил требованию свободы, но на практике (какой бы ни была теория) допустил ровно столько равенства — равенства перед законом, а также полезного, но не особо эффективного политического равенства избирательного права, — сколько было необходимо для того, чтобы обеспечить разумную свободу для всех. Затем, когда несправедливость и нерациональность основанной на конкуренции свободы и вызванное ею глубокое расслоение в обществе стали очевидными, социальный Разум переменил свою позицию и попытался достичь более полной общественной справедливости на основании возможно более полного политического, экономического, социального равенства и равенства в праве на образование; он постарался подготовить ровную почву, на которой все это можно было бы согласовать. Свободе в ходе этих изменений пришлось повторить недавнюю судьбу равенства; ибо свободы в обществе, похоже, остается ровно столько (по крайней мере, в течение какого-то времени), сколько может быть допущено без опасений, что индивид, обеспечивающий себе в конкурентной борьбе необходимое пространство для самоутверждающего роста, подорвет или поставит под угрозу уравнительную основу общественной жизни. Однако в конце концов невозможно не увидеть, что искусственное равенство тоже в чем-то иррационально, тоже в чем-то противоречит колективному добру, даже несправедливо в некоторых отношениях и во многом идет вразрез с истиной Природы, за что приходится дорого платить. Равенство, как и индивидуалистическая свобода, может в результате оказаться не панацеей, но препятствием на пути коллективного разума и коллективной воли общества, стремящихся установить лучшую власть и контроль над жизнью.
Но если и равенство, и свобода исчезают из сферы человеческой жизни, остается только один элемент демократического триединства, — братство, или, как теперь говорят, товарищество, — который имеет шанс сохраниться как часть социального базиса. Так получается потому, что этот элемент, похоже, лучше согласуется с духом коллек-тивизма; соответственно, мы видим, что идея братства, если не фактическое его установление, по-прежнему поддерживается новыми социальными системами — даже теми, которые отвергли и свободу, и равенство как пагубные демократические химеры. Но товарищество без свободы и равенства не может быть ни чем иным, как просто объ-единением на равном основании всех — индивидов, социальных классов, гильдий, синдикатов, советов или любых других единиц — в общем служении жизни нации под полным контролем коллективистского Государства. Единственной оставшейся в конце концов свободой будет «свобода» служить обществу под строгим управлением государственной власти; единственным равенством будет объединение всех равных членов общества в спартанском или римском духе гражданского служения, где у всех будет, вероятно, равное социальное положение и, по крайней мере теоретически, равные обязанности; единственным братством будет чувство товарищества в преданном служении организованному социальному «Я» Государству. В действительности демократическое триединство, лишенное своей божественности, постепенно исчезнет из жизни; коллективистский идеал прекрасно может обойтись без свободы, равенства и братства, поскольку ни один из этих трех элементов не свойствен его природе и самой его сущности.
