прежде, чем он ответил:
– Возможно.
Анино внимание притягивали непосредственно происходящие события, и она отвернулась от Гаспара. Секунданты разводили участников дуэли по местам – Равеля направо, а Муррея налево. Став на положенное место, они больше не могли двигаться, в противном случае секунданты их соперника могли сразить их шпагой или выстрелом из пистолета.
Двое мужчин сняли сюртуки и закатали по локоть рукава рубашек. Они приняли исходные позиции, опустив правую руку вдоль тела и свободно держа в ней шпагу, а левую согнув за Спиной и сжав пальцы в кулак.
Секунданты прошли к своим местам рядом с дуэлянтами, которых они представляли.
Утро разгоралось все ярче. Поднимавшееся солнце посылало свои первые лучи из-за леса на горизонте. Они танцевали на траве и поблескивали в каплях росы. Они заливали желтоватым светом белые льняные рубашки обоих мужчин и сверкали радужным огнем на клинках шпаг, поднятых дуэлянтами в знак приветствия друг друга. Они ярко осветили белый сигнальный платок, который упал на траву, как снежинка, случайно залетевшая сюда из своего времени года.
Клинки скрестились с громким мелодичным звоном. Мужчины осторожно кружили, делая ложные выпады и парируя удары и одновременно изучая силу кисти соперника и его мастерство. Они двигались взад и вперед, оставляя следы на росистой траве. Каждый из них ожидал благоприятного момента, деля в эти первые мгновения внимание между лицом соперника и кончиком его шпаги.
Мало-помалу темп нарастал. Муррей атаковал, Равель парировал его удары, отступал, а затем, демонстрируя мастерство, Заставлял уже Муррея отступать на исходную позицию. Однако он не использовал своего преимущества, а снова отходил назад, оставаясь настороже. Ободренный Муррей снова атаковал, используя одну хитрость за другой. Равель оборонялся, используя соответствующие контрприемы и иногда отражая особенно хитрую уловку приемом настолько блестящим, что он вызывал шепот восхищения со стороны наблюдавших за поединком.
Несмотря на это, Равелю не удавалось завершить свои удары. Казалось, он сдерживает сам себя, не показывает свое мастерство в полном объеме.
Озадаченный Гаспар сказал вполголоса:
– Что он делает?
Аня, задыхавшаяся от волнения, не могла найти ответа на этот вопрос.
Лоб Муррея покрылся испариной. Они оба дышали все тяжелее. В напряженной тишине шорох их шагов в траве казался очень громким. Рубашки, отсыревшие во влажном утреннем воздухе, прилипли к плечам и рукам, а облегающие брюки четко обрисовывали сильные мышцы бедер. Кудрявые волосы Равеля постоянно падали ему на глаза, а он резким нетерпеливым жестом отбрасывал их назад.
На лице сбитого с толку Муррея все сильнее проступала ярость. Он удвоил свои усилия, так что его клинок стал двигаться с быстротой стрелы и буквально запел. Он сделал неожиданный выпад, который Равель парировал в последний момент. Шпаги скрестились с такой силой, что посыпался дождь оранжевых искр. В этот же момент Муррей развернул шпагу, чтобы нанести ответный удар и бросился к Равелю. Равель, почти заколебавшись, сделал шпагой какое-то странное движение, как будто собирался отразить атаку и в последний момент передумал. Когда Муррей вернулся в исходное положение, на рукаве у Равеля появилось кровавое пятно.
Секунданты выбежали вперед, и один из них выбил своей шпагой клинок из руки Муррея, который пытался нанести еще один удар Равелю, чья бдительность уже была ослаблена. Поединок был остановлен, дуэлянты разошлись. Представитель Равеля с поклоном сказал Муррею:
– В соответствии с кодексом, сэр, я должен сейчас спросить у вас, удовлетворена ли ваша честь.
Муррей посмотрел на Равеля, и в его глазах появилось загнанное выражение, а кожа приобрела зеленоватый оттенок. Его победа была просто счастливой случайностью – Равель позволил ему ранить себя, и он знал это. Сейчас его роль заключалась в том, чтобы объявить об удовлетворении своей, чести и, таким образом, закончить поединок. Было очевидно, что он хотел бы поступить именно так, но то ли у него было больше храбрости, чем думали окружающие, то ли он больше боялся прекратить дуэль, нежели продолжить ее. Его ответ прозвучал прямо:
– Нет, черт побери!
Секунданты Равеля обменялись мрачными взглядами, но у них не было выбора, кроме как отступить назад и дать сигнал к продолжению поединка.
Снова замелькали клинки – атака, зашита, ответный удар, продвижение вперед и отступление назад. Но сейчас мужчины сосредоточили все свое внимание на кончиках клинков друг друга. Их дыхание стало хриплым. Однако движения Равеля приобрели сдержанную плавность и гибкость, появляющиеся только в результате долгой практики, и казалось, что он может вечно придерживаться установленного им темпа.
А темп устанавливал именно он. Муррей не был ровней Равелю: если это не было ясно в самом начале, то сейчас в этом не было никакого сомнения. Он был компетентным фехтовальщиком, но он сражался с мастером. Только лишь безумная удача, ошибка, допущенная Равелем, могла принести ему победу. Уже много раз Равель мог ранить или даже убить его, но он все же сдерживал себя. По мере того как увеличивались ярость и страх Муррея, его рука, в которой он держал клинок, дрожала все сильнее и сильнее, а выпады становились все шире и интенсивнее.
Движение было настолько быстрым, что Аня не могла проследить за ним взглядом. Клинки скрестились со скрежетом, который ударил по нервам, скользнув так, что эфесы шпаг со звоном ударились друг о друга. Двое мужчин напряженно стояли рядом, лицом к лицу, запястье к запястью, колено к колену.
Муррей, задыхаясь, спросил:
– Что, по-твоему, ты делаешь, Дюральд?
– Даю тебе сатисфакцию. Разве ты не этого хотел?
– Я хочу твоей смерти!
– Говорят, что раскаяние полезно для спасения души.
Равель бросил мимолетный взгляд на Аню, которая стояла, сжав руки на груди и следя за ними расширившимися глазами. Он не знал, что она нашла в этом испорченном образце представителя сильного пола, но если это будет возможно, он сохранит его для нес. Было бы гораздо лучше, если бы он устранил Муррея, лучше для Нового Орлеана, лучше для Ани. Но ему не хватало храбрости. Не потому, что ему не хватало воли нанести финальный удар – он так легко мог покончить и с дуэлью, и с жизнью Муррея. Но не на глазах у Ани. Он не мог заставить себя убить мужчину, которого она любила, не мог снова заставить себя вынести проклятье в ее глазах.
Было бы гораздо лучше, если бы они с Мурреем были равными соперниками, если бы в этом было больше опасности.
Он проклинал самоуверенность Николса, которая дала ему повод думать, что после нескольких уроков в Эксчейндж-элли он стал фехтовальщиком. Это было то же самое, что так часто случалось с ним в прошлом; мастерство Равеля, отточенное в тысячах упражнений и тренировочных боев с мастером, которым был его отчим, давало ему несправедливое преимущество. Использовать в поединке все известные ему старинные движения, уловки, и хитрости означало превратить дуэль в простой обряд убийства. И хотя удержаться от этого значило предать друзей и цель, которую они преследовали, он должен был это сделать, потому что здесь была Аня. Он не мог играть роль убийцы или даже предназначенную ему роль божьей кары, во всяком случае не тогда, когда она смотрела на него.
Аня встретила взгляд Равеля, такой же быстрый и смертельный, как удар шпаги, и почувствовала, что он поразил ее до глубины души. Она с ужасом увидела таящееся в этом взгляде отчаяние, боль и тщетность усилий. Именно так Равель смотрел на нее, когда она семь лет назад обвинила его в убийстве Жана. Здесь, на этом поле, она была его bete noire[30], напоминанием о прошлом, от которого не уйти. Это было его слабостью, мешало ему проявить все свое мастерство, мешало ему как следует защищаться от человека, который пытался убить его. Неточный расчет, секунда невнимания – и все может закончиться трагически.
Муррей сделал шаг назад, оступился и поскользнулся в мокрой от росы траве. Это движение было настолько знакомым, что у Равеля по спине пробежала дрожь. Именно так Жан поскользнулся на мокрой траве той ночью, здесь, на этом самом поле, под этими старыми дубами, покрытыми свисающим мхом.
