торжественно, под Христову молитву, а не в суете атаки или отступления, катаясь от боли под колесами и копытами, с проклятиями на губах.
Этот день на Юго-Западном фронте был обычным, из скучной череды пасмурных октябрьских. Такой же серый, как австрийская форма, с редкими солнечными проблесками на рассвете, будто это мелькали на фланге красные фески их союзников — боснийцев. Все обещало очередной окопный день, возможно, с мелким, моросящим дождиком, с шальными пулями, пристрелочными одиночными выстрелами артиллерии. Но, как часто бывает на войне, обещаниям верить было нельзя.
Действительно, закапал мелкий дождик, но тут же на аллее появился красавец-всадник на высоком белом коне. Одет он был на горский манер, но по-европейски богато. Регалии его прикрывала изысканная белая бурка. Он поехал вдоль аллеи, перед русскими окопами, как перед строем на смотре или параде. За ним выехали на дорогу еще три всадника и поехали в отдалении, с опаской поглядывая на белого всадника и австрийские позиции. А те уже палили, как никогда оживленно, по такой богатой мишени.
Один из следовавших позади адъютантов хотел было заехать сбоку, чтобы прикрыть белого всадника от австрийских пуль, но тот остановил его жестом.
— Ваше высочество, позвольте мне рядом поехать, — почти заканючил адъютант. — Мне Яков Давыдович голову намылит за вас…
Но белый всадник продолжил жест рукой, то есть поднял ее над головой и махнул туда, за поворот аллеи, где оголенная по-осеннему роща темнела людьми и лошадьми. В ответ на движение его руки роща зашевелилась и пошла на рысях в поле множеством тонких лошадиных ног. Над ухоженным, постриженным под ниточку европейским ландшафтом пронесся забубенный, залихватский посвист. Молчаливая масса всадников подалась вперед, перекатилась через аллею и быстро развернулась полудугой, как будто огромная хищная птица расправила крылья. Птица закричала, заклекотала и полетела, едва касаясь земли, на позиции австрийцев.
Австрийцы словно не верили, что конница русских осмелится атаковать без артподготовки, прямо во фронт неприступных позиций, через проволочные заграждения, поддерживаемая только диким воем и топотом копыт. Пулеметы ударили с опозданием, картечь разорвалась там, где конная масса промчалась уже минуту назад. Но скорректированная смерть уже неслась навстречу дерзкой атаке. Вот уже споткнулись о невидимую преграду несколько лошадей и грянулись оземь, ломая изящные, так высоко ценимые знатоками, тонкие ноги. Сбитый пулеметной очередью гнедой хрипел, лежа на боку, таращился кровавым глазом на мелькающие перед ним копыта братьев и скакал, все еще скакал куда-то, перебирая ногами в воздухе.
Расстояние сократилось, теперь единая орущая лава распалась в глазах изумленных австрийцев на отдельных всадников. Но это оказалось еще страшнее безликой темной массы. Мохнатые шапки, черные бурки, перекошенные злобой жуткие лица дикарей, леденящий душу вой и пляшущая в их руках холодным, белым пламенем сталь. Перед ними была та самая азиатская конница, про которую рассказывали ужасающие вещи. Будто бы они перерубают человека пополам одним ударом шашки, что они не берут пленных, а вырезают до последнего человека даже мирных жителей. Еще ходили слухи, что они питаются человеческим мясом, а за особое лакомство почитают сердца, которые вырезают специальными кинжалами.
Эти нелепые, фантастические слухи упорно поддерживались как русским, так и австрийским командованием. Одними для того, чтобы запугать врага, другими, чтобы повысить волю к сопротивлению, заставить сражаться до последнего, не сдаваясь толпами в плен. Теперь вот австрийские офицеры кричали солдатам, что их позиции неприступны для конницы, что настало время сделать подарок императору Францу-Иосифу и положить на этом поле знаменитую дикую конницу русских. Ведь она уже замешкалась, сгрудилась перед заграждениями из колючей проволоки. Стреляй, как на стрельбище!
На самом деле перед австрийскими позициями осталась только часть азиатской конницы. Большая ее половина вслед за белым всадником понеслась вдоль линии фронта, въехала на всем скаку в реку и, взбивая копытами темную жижу, помчалась по обмелевшему осенью руслу. Они оказались в мертвой зоне для австрийских пулеметов, но дальнейшие их намерения были непонятны. Берег реки, на котором располагались позиции австрийцев, хотя и не защищался колючей проволокой, но был слишком крут даже для пехоты. Но как раз сюда вел своих азиатов белый всадник, хотя его уже обогнали несколько проворных абреков.
Первым помчался вверх по склону джигит небольшого роста, смотревшийся почти ребенком на спине разгоряченного, огромного коня. Припав к шее коня, он, казалось, предоставил свою судьбу умному животному. Конь несколькими судорожными прыжками достиг гребня и встал на него передними копытами, завис на мгновение над обрывом и вдруг последним отчаянным прыжком выскочил на берег. Маленький всадник скользнул набок, словно сбитый пулей, но тут же выправился, завизжал высоким голосом, крикнул кому-то, следовавшему за ним:
— Айда, Аслан! Айда!
За ним уже взбирались следующие. На краю обрыва серый в яблоках конь с отчаянно вопящим всадником на спине съехал вниз, по дороге он сбил еще одного. Скатываясь, кони грызлись между собой. Казалось, в реке творилась полная неразбериха, крутились, орали, палили в воздух. Но самое странное, что эта хаотично снующая масса всадников, похожая на комариный рой, словно относимая ветром, двигалась в нужном направлении. На склоне берега уже отчаянно рубились первые храбрецы. Их было слишком мало и им приходилось вращаться волчком в окружении серых австрийских мундиров.
Среди беспорядочных криков в реке послышалось с разных сторон «Наш Михаиле! Наш Михаиле!..» Белый всадник взбирался по круче. Он выбрал не самое лучшее место, не то, уже проверенное первыми джигитами, а вверх по течению реки. За ним следовали несколько человек. Конь и всадник были великолепны, но тяжеловаты. Зацепившись передними ногами за гребень, конь повис в рискованном положении. Всадник резким движением сбросил бурку, и конь почти выбрался наверх. Но к нему уже скакали несколько австрийских уланов, целясь пиками в широкую грудь с золотыми газырями.
Адъютанты отстали, они слишком спешили за командиром, торопили коней, и те оступались, проваливались.
— Наш Михаиле! — выдохнула конная толпа единой глоткой.
Несколько джигитов, мешая друг другу, бросились на помощь, но раньше всех, послав коня по склону наискось, карабкался всадник на вороном, словно просмоленном коне. Как на крыльях он вылетел наверх, оказавшись перед уланами раньше командира. Первую пику он перерубил, вторая запуталась в его бурке, но он уже не обращал внимания на этих противников. Загораживая командира, джигит съехался с еще одним австрийцем, зашедшим сбоку, и невидимым глазу ударом шашки сшиб его на землю.
— Золото-джигит! Благодарю! — крикнул ему белый всадник, рассекая шлем австрийского улана.
Рядом уже вертелся на коне тот самый маленький джигит, прикрывая их обоих, посылая одну за другой меткие пули из кавалерийского карабина в контратакующих австрийцев. Но азиатская конница уже краешком лавы зацепилась за бережок. Первая сотня уже визжала и неслась по австрийским позициям, к удивлению австрийских солдат не трогая поднявших руки и бросивших оружие.
А передняя траншея уже была в руках русских. Это атаковавшие во фронт джигиты спешились, по буркам перебежали через проволочные заграждения, а после без единого выстрела, на одних кинжалах, взяли первую укрепленную линию врага.
2003 год. Москва
— Люда, у вас болезнь какая-то заразная! Мне ваши демоны теперь по ночам снятся. — Левшинов сокрушенно покачал головой. — Настя, вам еще не снились, нет? Ничего. Все впереди…
Пока что его впечатляло только количество Милиных эскизов. А она мечтала о том, чтобы он оценил качество.
— Столько этюдов, Люда, я вам точно говорю — либо болезнь, либо заявка на большое полотно. Вам уже картину два на два давно писать пора. Что ж, все коту под хвост?
— Что это за картина такая «Два на два»? — спросила с невинным видом Настя.
