– Ну, что будем делать? – прошептали враз – и засмеялись, и как-то отлегло у обоих от сердца.
– Ох, я бы раньше всего переоделась, – вдруг сказала Александра, пытаясь уверить себя, что больше всего гнетет ее тяжесть перемазанных грязью юбок и сырой, гнилостный запах подземелья, чудилось, въевшийся в каждую складку.
Вот именно, переодеться, причесаться – предстать перед Лоренцо во всеоружии красоты и невинности!
И она повела князя Андрея не сразу в кабинет, а кружными коридорами – в свою опочивальню.
Слуги, конечно, все спали, да и ни к чему была сегодня чья-то сторонняя помощь, поэтому Александра усадила Извольского в темный угол, чтобы, не дай бог, его не заметил какой-то случайный взор, а сама пошла в гардеробную и стала перед распялками, придирчиво глядя на это множество шелка, атласа, бархата, парчи. Жаль, что безнадежно испорчено серое, серебристое, любимое. Вот странное совпадение! Второй раз Лючия входит в ее жизнь, и второй раз Александра теряет из-за нее любимое серое платье! Почему-то стало зябко от этого совпадения, и она поспешила собрать с себя шелк, в то же время летая взором по платьям. Хорошо бы взять с белым корсажем, шитым серебром, и с зеленой юбкой, оно идет Александре бесподобно, да где оно? Что-то не найти, разве что служанка взяла – пришить оборвавшуюся оборку. Ну да бог с ним, есть точно такого же фасона, только с синею юбкою. Оно еще и лучше.
Вытащив платье, Александра спустила к ногам прежнее. Чудилось, рубашка тоже отдавала затхлостью. Сменила и ее; плечи надушила, волосы. Распустила их, перевив жемчужными нитями, удивленная и раздосадованная тем, что не нашла головной сетки, унизанной бриллиантами. Потом спохватилась, что причесывается слишком долго, а Андрей там сидит один, места себе не находит. Уже пошла к двери, но вдруг заметила какое-то светлое пятно в углу. Подошла. Да это же ее платье. Ну да, лежит мокрой кучкой, и лужа с него натекла преизрядная. Лужа?!
Оглянулась. Другая светлая кучка лежит посреди гардеробной. Вот ее платье! А это… Господи Иисусе, это, насквозь мокрое, – чье?!
Александра завизжала так, что князь Андрей очутился с нею рядом в одно мгновение, словно не через дверь вбежал, а сквозь стену прорвался; схватил за руки, заглянул в помертвелое лицо:
– Что? Что с тобой?!
Александра сначала смотрела остановившимися глазами, потом немножко справилась с собой, но и теперь только и смогла, что повести глазами в угол и пробормотать:
– Tам… там…
Князь Андрей подошел, нагнулся к платью, брезгливо ковырнул носком башмака. И вдруг, подхватив мокрое, бросился на свет, к канделябру, что стоял посреди комнаты, на столе. Свет заиграл на сверкающем розовом шелке, и князь Андрей обратил к Александре точно такой же изумленный взор, как ее:
– Она?.. Она была здесь? Лю…
– Синьорина Лючия? – прервал гнусавый голос. – Вы здесь?
Александра обернулась, чувствуя, как замирает, падает сердце.
Чезаре! Все кончено… Чезаре!
Он поглядел на нее изумленно, потом увидел князя Андрея – и, чудилось, только провел рукой по поясу, а в ладони его уже опасно блеснул стилет.
– Синьор? – с угрожающей учтивостью промолвил Чезаре. – Не рановато ли еще для визитов? А вы, синьорина, как ухитрились очутиться здесь? Я же только что вас в кабинете…
И он осекся, и еще одна пара глаз приковалась к мокрому розовому шелку… и стилет выпал у Чезаре из рук.
Александра содрогнулась от звона. Мелькнула мысль, что теперь пора Извольскому схватиться за оружие, не дать Чезаре прийти в себя. А чем он так изумлен, скажите на милость?
Тут глаза итальянца обратились к Александре, и она поняла, что «изумление» – слишком малое название для того чувства, которое им овладело.
Он был потрясен!
Такое лицо могло быть у человека, заглянувшего в щелку в стене и увидевшего вдруг рай и ад одновременно. Не моргая, глядел Чезаре на Александру, и она недоверчиво следила, как с этого худого, некрасивого лица медленно, словно накрепко прилипшая маска, сползает выражение злобного недоверия.
Сначала высвободился напряженный лоб, и вечно нахмуренные брови изогнулись на нем двумя высоко взлетевшими арками. Потом открылись зашторенные злобным прищуром глаза, и живая влага омыла их.
Все лицо Чезаре дрожало в этом мучительном перерождении, но вот наконец оно коснулось и рта. Губы задрожали, приоткрылись, и голос – совсем другой, не мерзкий, не ехидный! – тихий, еще неуверенный голос произнес:
– Синьорина… простите меня, синьорина!
Стремительным движением Чезаре очутился перед нею на коленях, одновременно подхватив свой стилет и протянув его Александре рукоятью вперед, так что если бы она захотела нанести удар…
– Я ваш раб, синьорина, – промолвил Чезаре, твердо и прямо глядя ей в глаза. – Моя жизнь принадлежит вам, моя смерть в ваших руках, и я приму ее покорно, с радостью, ибо кара будет заслужена. Скажите только… кто вы?
Стилет снова загрохотал по мрамору, а Александра закрыла руками лицо, пряча слезы облегчения, так и хлынувшие из глаз. Ну наконец-то хоть кто-то ей поверил!
Сначала все шло хорошо. Настолько хорошо, что Лючия как будто снова сделалась юной дебютанткой, с восторгом глядящей на своего impressario и поступающей по всякому его слову. Они благополучно перебрались через канал, выбрались на сушу, еще опьяненные радостью спасения, и тут спохватились:
