незабытых эмоциях революционной поры, против угрозы левого переворота в Саксонии, Тюрингии и Гамбурге. Теперь ему предстояло помериться силой с Баварией.
А в Баварии за это время Гитлеру почти удалось, как того и требовала его тактическая концепция, перетащить Кара на свою сторону. На последовавшее в ответ на злобную, клеветническую статью в «Фелькишер беобахтер» требование Секта запретить эту газету ни Кар, ни Лоссов никак не отреагировали, равно как и проигнорировали и приказ об аресте Росбаха, капитана Хайса и капитана Эрхардта. Когда же вслед за этим Лоссов был смещён, то верховный государственный комиссар в нарушение конституции назначил его комендантом рейхсвера в земле Бавария и делал все, чтобы все новыми и новыми провокациями довести конфликт с Берлином до высшей точки; в конце концов он потребовал ни больше ни меньше как реорганизации правительства страны и ответил на послание Эберта открытым объявлением войны: официально разыскиваемый Верховным судом республики бывший командир добровольческого отряда капитан Эрхардт был вызван из Зальцбурга, где он скрывался, и получил указание готовить марш на Берлин. Датой выступления было определено 15 ноября.
Эти выразительные жесты сопровождались не менее сильными словами. Сам Кар заявил о ненемецком духе Веймарской конституции, обозвал режим «колоссом на глиняных ногах» и представил себя в одной из своих речей выразителем дела нации в решающей мировоззренческой борьбе против международной марксистско-еврейской идеологии[397]. Конечно, своими шумными реакциями он рассчитывал показать, что соответствует тем разнообразным ожиданиям, которые были связаны с его назначением на пост верховного государственного комиссара, однако в действительности это служило планам Гитлера. При норове Кара понадобилась всего лишь одна статейка в «Фелькишер беобахтер», чтобы коренным образом изменилась фатальная ситуация первого мая – конфликт с Берлином принёс Гитлеру союз с теми носителями власти в Баварии, в чьей помощи он так нуждался для революционного выступления против правительства рейха. Ибо когда Сект потребовал от Лоссова уйти в отставку, то все национальные союзы предоставили себя в его распоряжение для обозначившегося противоборства с Берлином.
Нежданно-негаданно Гитлер увидел, что вот-вот представятся большие шансы. Все решится зимой, заявил он в интервью «Коррьере д'Италиа»[398]. За короткое время он несколько раз бывает у Лоссова и улаживает прежний конфликт. Теперь у нас общие интересы и противники, говорит он вне себя от счастья. В свою очередь Лоссов заявляет, что «полностью согласен со взглядами Гитлера в девяти из десяти пунктов». В результате, сам того, собственно, не желая, командующий баварским рейхсвером становится одним из главных актёров в центре сцены; однако роль заговорщика была не по нему – он был аполитичным солдатом, боящимся принятия решений, и конфликтная ситуация, в которой он оказался, становилась ему все в большей степени не по плечу. Вскоре Гитлеру уже приходится подталкивать его силой. Дилемму фон Лоссова он очень точно охарактеризует потом следующими словами: военачальник с такими большими правами, «выступивший против своего начальства, должен либо решиться идти до последнего, либо он просто обыкновенный мятежник и бунтовщик».[399]
Труднее всего было найти взаимопонимание с Каром. В то время как Гитлер не мог простить верховному государственному комиссару измену 26 сентября, сам Кар оставался в твёрдом убеждении, что призвали его не в последнюю очередь ради того, чтобы «привести в бело-голубое чувство» радикального, готового на любую агрессивную глупость агитатора. В его отношении к Гитлеру легко проглядывала задняя мысль – в нужный момент дать этому барабанщику и талантливому скандалисту «приказ к уходу из политики».[400]
И всё же, вопреки всему сдержанному отношению и взаимной неприязни друг к другу, противоборство с правительством страны свело их вместе, а существовавшие расхождения во мнениях касались притязаний на руководство, и в первую очередь – момента, когда следовало нанести удар. И если Кар, оказавшийся вскоре вместе с Лоссовом и Зайссером в составе «триумвирата» легальной власти, склонялся в этом вопросе к определённой осмотрительности и держал некоторую дистанцию от своих смелых слов, то Гитлер нетерпеливо требовал переходить к действиям. «Народ волнует пока только один вопрос – когда же?» – восклицал они прямо-таки самозабвенно, в эсхатологических тирадах, распространялся о предстоящем столкновении:
«И вот придёт день, – пророчествовал он, – ради которого было создано это движение! Час, ради которого мы боролись годами. Момент, когда национал-социалистическое движение выступит в победный поход ради блага Германии! Не для выборов мы были основаны, а для того, чтобы предстать последней подмогой в величайшей беде, когда наш народ в страхе и отчаянии увидит приближающееся красное чудовище… Наше движение несёт избавление, это чувствуют сегодня уже миллионы. Это почти стало новой религиозной верой!»[401]
В течение октября все стороны усилили свои приготовления. В заговорщицкой атмосфере интриг, тайн и измен шли непрерывные обсуждения, передавались планы действий, назывались и менялись кодовые слова, по которым должно было начаться выступление, но одновременно накапливалось оружие и шла боевая подготовка. Уже в начале октября слухи о предстоящем вот-вот путче людей Гитлера приняли такие определённые очертания, что подполковник Крибель, военный руководитель «Кампфбунда», был вынужден в письме на имя премьер-министра фон Книллинга опровергать наличие каких-либо намерений по организации переворота. В этих джунглях интересов, договоров, ложных манёвров и ловушек все следили друг за другом, а тысячи жили ожиданием каких-то приказов. На стенах домов появлялись то одни, то другие лозунги, «Марш на Берлин» стал магической формулой, обещавшей решение всех проблем одним ударом. И как и за несколько недель до того, Гитлер нагнетал психоз грядущих перемен: «Этой ноябрьской республике скоро конец. Постепенно начинается новый шелест, предвещающий непогоду. И эта непогода разразится, и в этой буре эта республика узнает перемены, так либо этак. Она уже созрела для этого».[402]
По отношению к Кару Гитлер, казалось, был уверен в себе. Правда, у него оставалось подозрение, что «триумвират» может выступить и без него либо мобилизовать массы не революционным призывом «На Берлин!», а боевым лозунгом сепаратистов «Прочь от Берлина!»; порой он побаивался, что до выступления дело вообще не дойдёт, и уже в начале октября, если верить некоторым данным, начал подумывать о том, как ему при помощи какой-нибудь авантюры вынудить партнёров к выступлению, а самому оказаться во главе этого выступления. В том же, что население, если он не упустит нужный момент, будет в конфликте стоять на его стороне, а ни в коем случае не на стороне Кара, он нисколько не сомневался. Он относился с презрением к этой чванливой буржуазии с её необоснованным самомнением и неспособностью понять массы, которые она так стремилась отобрать у него. В одном из своих интервью Гитлер обозвал Кара «слабосильным довоенным бюрократом» и заявил: «… история всех революций
