произойдёт, они просто сбегут. А у нас среди них очень много безработных, людей, которые расплачивались за обучение своей последней одеждой, последней обувью, последним грошом и говорили: Ну, теперь вот начнётся, нас возьмут в рейхсвер, и конец всем нашим бедам»[407]. Сам Гитлер в начале ноября сказал в разговоре с Зайссером, что теперь должно что-то произойти, иначе экономическая нужда погонит рядовых из «Кампфбунда» в лагерь коммунистов.
К опасению Гитлера, что подразделения «Кампфбунда» могут развалиться, добавлялась и обеспокоенность тем, что уходит время, – революционное недовольство грозило лопнуть, слишком туго была уже натянута струна. Одновременно конец борьбы за Рур и разгром левых обозначили поворот к нормализации; казалось, что и инфляция будет вот-вот усмирена, а с концом кризиса исчезали и призраки. Было же очевидно, что широкий простор для агитации Гитлеру открывался именно благодаря бедам нации. Он не имел права колебаться, даже если решению мешало то или другое данное им честное слово; а вот более сомнительным представлялось то, что не соответствовало его теоретической концепции, – он рискнул пойти на революцию без одобрения господина президента.
Однако он надеялся получить это одобрение и даже прямую поддержку господина президента именно благодаря решению совершить поступок: «Мы были убеждены, что до дела тут дойдёт только тогда, когда к желанию присоединится воля», – так потом заявит Гитлер на суде. Таким образом, сумме весомых причин, говоривших – все без исключения – за необходимость действовать, противостояла только та опасность, что планируемая авантюра не окажет ожидаемого эффекта и не сумеет увлечь «триумвират». Кажется, Гитлер недостаточно учёл эту опасность потому, что добивался-то ведь он того же, что и планировали эти господа, но в конечном итоге эта-то ошибка и приведёт к крушению всей операции и покажет всю оторванность Гитлера от реальности. Правда, сам он с таким упрёком никогда не согласится, более того, для него всегда будет нечто привлекательное в презрении к действительности, а ставшие знаменитыми слова Лоссова, что он примет участие в государственном перевороте, только если шансы на удачный исход составят пятьдесят один процент, будут для него примером достойной презрения беспросветной практичности[408]. Однако за решение предпринять акцию говорили не только рациональные причины – можно сказать, что сам ход истории подтвердил в более широком смысле правоту Гитлера. Ибо эта операция, окончившаяся единственным в своём роде поражением, обернулась всё-таки решающим прорывом Гитлера на его пути к власти.
В конце сентября, в ходе всех этих лихорадочных приготовлений и позиционных манёвров, Гитлер организует в Байрейте один из очередных «Дней Германии» и просит разрешения посетить мемориальный дом Вагнера «Ванфрид-Хауз». С глубоким волнением осматривает он комнаты, кабинет и большую библиотеку маэстро и его могилу в саду. Затем он был представлен Хьюстону Стюарту Чемберлену, женатому на дочери Рихарда Вагнера и оказавшему своими сочинениями немалое влияние на Гитлера в годы его формирования. Почти полностью парализованный старик едва ли смог разглядеть посетителя, но почувствовал исходившие от того энергию и целеустремлённость. В письме, которое он написал своему визитёру неделю спустя, 7 октября, он называет Гитлера не только предтечей и спутником некой более великой личности, но и самим спасителем, решающей фигурой немецкой контрреволюции; я ожидал, пишет он, встретить фанатика, однако моё чувство говорит мне, что Гитлер – это нечто иное, нечто более творческое, и что он, несмотря на всю его ощутимую силу воли, не является человеком насилия. Теперь, продолжает автор письма, я, наконец, спокоен, и состояние моей души сразу же переменилось: «То, что Германия в часы своей величайшей нужды рождает такого человека как Гитлер, доказывает её жизнеспособность»;[409]
Для терзаемого неуверенностью, только в самых буйных фантазиях пробивающегося к осознанию своего ранга демагога, стоявшего именно в тот момент перед одним из главнейших в жизни решений, эти слова явились как бы зовом самого Мастера из Байрейта.
Глава IV
Путч
И тут кто-то закричал: «Они идут! Хайль Гитлер!»
Оба дня до 8 ноября были наполнены нервозной активностью. Все вели друг с другом какие-то переговоры, Мюнхен резонировал от военных приготовлений и слухов. Первоначальные планы «Кампфбунда» предусматривали, что 10 ноября, как только стемнеет, начнутся крупные ночные учения в роще Фретманингерхайде на севере Мюнхена, а рано утром их участники под видом одного из обычных маршей войдут в Мюнхен, провозгласят национальную диктатуру и заставят «триумвират» действовать. Ещё во время совещания стало известно, что вечером 8 ноября Кар выступит с программной речью в «Бюргербройкеллере», куда будут приглашены члены правительства, а также Лоссов, руководители государственных учреждений, экономики, и патриотических объединений. Беспокоясь, как бы Кар не опередил его, Гитлер в последний момент отменил все прежние планы и решил начать действовать уже на следующий день. Тут же в спешном порядке были собраны штурмовые отряды СА и подразделения «Кампфбунда».
Собрание начиналось в 20 часов 15 минут. В долгополом чёрном сюртуке и с «железным крестом» на груди Гитлер направился в незадолго до того приобретённом «Мерседесе» к «Бюргербройкеллеру» в сопровождении Альфреда Розенберга, Оскара Графа и ничего не подозревавшего Дрекслера, который в тот вечер в последний раз оказался участником примечательных событий. Дабы сохранить тайну, ему сообщили только, что едут на собрание за чертой города. Когда же Гитлер по пути открыл ему, что в половине девятого он собирается нанести удар, раздосадованный Дрекслер ответил, что желает операции успеха, и от дальнейшего устранился.
У входа в зал царила большая толчея, и, озабоченный, как бы не сорвался запланированный штурм только что начавшегося собрания, Гитлер властно приказал дежурному полицейскому офицеру очистить вестибюль. И вот когда Кар как раз излагал «нравственное обоснование диктатуры», ссылаясь на образ нового человека, в дверях зала появился Гитлер. По свидетельствам очевидцев он был чрезвычайно возбуждён. А в это время к зданию уже подъехали грузовики, и выскочившие из них штурмовики из ударного отряда Гитлера окружили «Бюргербройкеллер» по всем правилам военного искусства. Со свойственной ему склонностью к шаржированной сцене Гитлер стоял в дверях с кружкой пива в поднятой руке, и когда рядом с ним выкатывали тяжёлый пулемёт, он сделал последний драматический глоток, а затем бросил кружку наземь и, во главе вооружённого ударного отряда и с револьвером в поднятой руке; бросился в середину зала. И пока ещё звенели упавшие кружки и гремели опрокинутые стулья, Гитлер вскочил на один из столов, произвёл, чтобы призвать к тишине, свой знаменитый выстрел в потолок и протиснулся затем сквозь растерявшуюся толпу к сцене. «Национальная революция началась, – закричал он. – Зал окружён шестьюстами вооружёнными до зубов людьми. Никто не имеет права покидать зал. Если сейчас же не установится тишина, я прикажу установить на галерее пулемёт. Баварское правительство и правительство рейха низложены, образуется временное правительство рейха, казармы рейхсвера и земельной полиции захвачены, рейхсвер и земельная полиция уже выступают под знамёнами со свастикой». Затем он, как утверждают очевидцы, «грубым приказным тоном» пригласил Кара, Лоссова и
