Верный садовник

– Я знаю, какой у нас Гридли.

Прожевав, Пеллегрин продолжил свою мысль:

– Двое молодых полицейских, из них одна женщина. Другой думает, что он

– Робин Гуд. А тут громкое дело. Весь мир смотрит на них. Им понравилось быть в центре внимания, – он поправил салфетку. – Вот они и начали выдумывать версии. Только хорошей версией и можно произвести впечатление на необразованного начальника. – Он запил еду, промакнул рот уголком салфетки.

– Наемные убийцы – продажные африканские правительства – транснациональные конгломераты – сказка за сказкой! Если б им повезло, могли бы даже получить роль в кино!

– Какой транснациональный конгломерат они имели в виду? – спросил Джастин, стараясь позабыть об отвратительной идее, только что высказанной Пеллегрином: фильме о смерти Тессы.

Пеллегрин встретился с ним взглядом, на мгновение задумался, улыбнулся, вновь улыбнулся.

– Образное выражение, – пояснил он. – Не надо воспринимать буквально. Эти молодые копперы с самого начала смотрели не туда. – Он замолчал. Подошедший официант вновь наполнял их бокалы. – Отвратительно, конечно. Просто отвратительно. Это не тебе, Мэттью, старина… – последнее относилось к официанту, в тоне Пеллегрина чувствовалось благорасположение к этническим меньшинствам. – И не членам клуба, чему я крайне рад. – Официант ретировался. – Поверишь ли, они даже пытались повесить убийство на Сэнди. По одной из их версий, он влюбился в Тессу и из ревности «заказал» и ее, и Блюма. Когда из этого ничего не вышло, они переключились на заговор. Наипростейший вариант. Надергать фактов, смешать их в кучу, добавить сплетен, слухов и в итоге получить потрясающую историю. Насчет того, чем занималась Тесса. Уж извини, что говорю об этом. Ты и сам все знаешь.

Джастин тупо покачал головой. «Я ничего этого не слышу. Я все еще в самолете, и это дурной сон».

– К сожалению, не знаю.

Только сейчас Джастин заметил, какие маленькие у Пеллегрина глазки. А может, нормальные, но он научился их щурить под вражеским огнем, а врагом, как уразумел Джастин, Пеллегрин полагал всякого, кто в чем-то ему возражал или переводил разговор на темы, не получившие его одобрения.

– Язык нормальный? Тебе следовало остановиться на запеченном в тесте. Не такой сухой.

– Язык – превосходный, – ответил Джастин, с трудом удержавшись, чтобы не добавить, что он просил заказать именно запеченный в тесте. – И мерсо прекрасное. Прекрасное, как прекрасная девушка.

– Она тебе его не показывала. Свое великое сочинение. Их великое сочинение, уж прости меня. Это твоя версия, и ты за нее держишься. Так?

– Сочинение о чем? Полиция задавала мне этот вопрос. Элисон Лендсбюри тоже, пусть и не в лоб. Какое сочинение? – он изображал полное неведение и даже начал себе верить. Опять пытался получить информацию, прячась за личиной простачка.

– Тебе она не показывала, но показала Сэнди, – Пеллегрин запил эту фразу вином. – Ты хочешь, чтобы я в это поверил?

Джастин резко выпрямился.

– Она что?

– Абсолютно. Тайная встреча, и все такое. Извини. Я думал, что ты знал.

«Ты же обрадовался, поняв по моей реакции, что я ничего не знал», – подумал Джастин, все еще в изумлении таращась на Пеллегрина.

– И что сделал Сэнди с этими материалами?

– Показал Портеру. Портер завибрировал. Портер принимает решение раз в год, да и то по мелочам. Сэнди послал материалы мне. За двумя подписями и пометкой «конфиденциально». И подписи, и пометка не Сэнди. Тессы и Блюма. От этих героев гуманитарной помощи меня чуть не стошнило, между прочим. Представление плюшевых мишек для международных бюрократов. Отвлекся. Извини.

– И что ты сделал с этими документами? Ради бога, Бернард!

«Я – обманутый вдовец, нервы которого на пределе.

Я – невинная жертва ложных обвинений. Я – негодующий муж, которого моя гулящая жена и ее любовник лишили привычного жизненного уклада».

– В конце концов кто-нибудь скажет мне, что все это значит? – продолжил он сварливым голосом. – Я чуть ли не вечность просидел в доме Сэнди как под арестом. Он и не намекнул на тайную встречу с Тессой, Арнольдом или кем-то еще. Какое сочинение? О нем? – он по-прежнему стремился выудить из Пеллегрина крупицы информации.

Пеллегрин улыбнулся. Раз. Второй.

– Значит, для тебя это новость. Очень хорошо.

– Да. Новость. Я ничего не понимаю.

– Молодая женщина, вдвое моложе тебя, честолюбивая, энергичная, с широкими взглядами, свободных нравов, неужели у тебя ни разу не возникло желания спросить ее, а чего она, собственно, добивается?

«А ведь Пеллегрин злится, – отметил Джастин. – И Лендсбюри злилась. И я злюсь. Мы все злимся и все это скрываем».

– Нет, не возникало. И она не вдвое моложе меня.

– Никогда не заглядывал в ее дневник, никогда не снимал, по ошибке, разумеется, трубку параллельного телефонного аппарата. Не читал ее писем, не включал компьютер. Ничего и никогда.