образом наказана, братва уточнять не захотела, но изнасилования, в корне, пресеклись. И, вообще, на улицах с подростковыми правонарушениями стало не в пример спокойнее.
«С другой стороны, часто стали пропадать одинокие старики, вроде — как уезжать к родственникам, — задумался капитан. — И квартиру продадут, и документы на продажу по всем правилам оформят (хотя старики ни хрена по правилам сами оформить не сумеют), и записку соседям оставят, мол: обоснуемся на новом месте, так сразу новый адрес вам и сообщим… А потом вдруг — несчастный случай… Тот в бане угорел, этот поганых грибов обкушался. Вот, к примеру, Яша, Яков Ильич, с которым они вместе уже восемь лет личных собак выгуливают… И псы постарели, и из компании собачников кое-кто поумирал. Но Яша — этот крепкий, даром что инфаркт перенес. И пес у него Борис — славный. Так вот, здрасьте: уехал Яша к свойственникам под Елец, а Бориса забыл… И бегает пес Борис один по двору. По помойкам пес шастает…
— Стало быть, ты собираешься все эти свистнутые акции вернуть хозяину? — недоверчиво переспросил Паша-мореход, провожая гостя на палубу. — А почему — не рабочему классу, блин, мужикам — или ты народ не уважаешь? Вроде как Стенька Разин или Робин Гуд? Зачем ты рискуешь? Мы могли бы договориться. А верни ты Электроламповый народу — тебя куда-нибудь изберут. Ха! Представь, Саид, будешь мэром Нововладимира. Если доживешь. Но почему ты, как последний холуй — Паша не на шутку разгорячился, — когти в кровь рвешь, чтобы вернуть собственность этим маклакам? Сам ведь знаешь, как приватизировали Электроламповый. Вагон водки, и все акции — их!
— Вот именно, — кивнул Саид. — Ты поручишься, если власть на заводе вернется к тем, кто там работает, они снова не продадут завод за вагон водки?
— Но я-то — не продам, — Паша постучал себя кулаком по груди. — Правильно, не мечи бисер, сожрут вместе с отрубями, да еще руку укусят. Но разве среди нас, авторитетных, не найдется такого, кто бы дело поставил?..
— Сколько людей на Электроламповом работают? — спросил Саид, когда они вышли на палубу.
— Считай, полгорода. Может, теперь чуть меньше.
— Куда они пойдут работать потом, если хозяином кто-то другой станет?
— Там же работать станут. — удивился Паша. — Про других не скажу, а я никого, если пашет по- настоящему, не обижу. Ну, если хозяином стану.
— А кому тогда нужны будут твои лампочки? Разве что себе… засовывать?
— Не понял?
— Сейчас вся продукция завода закупается. И закупается она благодаря тем самым жирным маклакам, как ты выразился. Хотя не пойму, с чего ты взял, что они краденое скупают. Ну, да дело не в этом. А в том, что как только они перестанут иметь свой интерес в нашем заводе, продукцию для государственных нужд у другого завода закупать начнут. Деньги-то бюджетные. А бюджет — что дышло.
На палубе было сыро и прохладно. Ночная сырость на реке не сравнится ни с чем, разве что с коньяком. Натурально, восхитительно, старо и вредно для здоровья.
— Саид, — Паша-мореход развел руками. — но ведь если так… Какая же может быть инициатива? Сидишь на должности — гребешь бабки внаглую. Купил завод — под него заказ. Отсосал у кого надо — получил должность. И так — по цепочке. А как же людям, которые по понятиям жисть стоить хочут? — нарочито простецки заговорил он. — Украл, выпил — и в тюрьму? Это же вы нас глушите!
— Как говорил один знакомый сантехник, тут не заглушку, тут всю систему давно менять надо было. Это когда, помнишь, в детском саду трубу прорвало и трое детишек заживо сварились. А вместе с ними и воспитательница, которая кинулась спасать.
— Светлана? Помню, — Паша опустил вниз глаза. — Твоя жена… Ты прости, я тогда на похороны не смог…
— Главное, корефан, — с деланным весельем сказал Саид, — не попасть на собственные похороны. И если ты сейчас утихнешь, на рожон лезть не станешь, успокоишь местную братву — а я ведь могу шепнуть так, что до Парижа докатится, — «варягов» ты сам выдумал… У тебя появится шанс не попасть… На собственные похороны.
По шторм-трапу Саид спустился вниз, где его ждал катер.
— Может, в реку его мокнуть? — спросил подошедший сзади к Паше-мореходу продавец сосисок.
— Ни в жисть, — Паша отрицательно повертел головой. — Следи, чтобы волос с его головы не упал! А главное — чтобы с тех актеров, что в театре живут.
Продавец кивнул и по-кошачьи ловко спустился вниз на ожидающий катер.
— Как мы могли, просто затмение на нас нашло! — Семен с несвойстенной ему агрессивностью потряс кулаком перед собой. — Бросили Димку одного! А если с ним что-нибудь случится? Димка сейчас за всех отдувается.
— В одиночку, — кивнул Ренат.
— Это ваши похороны, пацаны, — отпарировал «Робин Гуд».
— Какие еще похороны?!
— Поговорка такая есть, — пояснил он, — в английском языке.
— Надо срочно выбраться отсюда. И — к нему на помощь.
— Хотя бы еще одному из нас удалось выбраться, — кивнул Ренат. — Надо Димыча подстраховать.
— А я знаю, как, — вдруг сказала Джессика. — Случайно в костюмерной я видела медицинский халат. И шапочку. Беленькую.
— Ну-ка, поясни.
Некоторое время, понизив голос, она что-то втолковывала собеседникам. Те внимательно слушали, только Семен перебил ее один раз, спросив:
— Почему именно ты?
— Где ты видел санитара с таким пузом? — она ткнула пальцем в Рената. — тем более, халатик — женский. Еле еле п… закрывает.
— Тьфу, — возмутился Семен, не переносивший матерных слов.
Настроение у Паши-морехода было испорчено окончательно.
Чтобы как-то развеяться, он отправился на кухню, или «камбуз», как называли считавшие себя моряками служащие парохода.
Паша любил тепло кухни. С тех пор, как учился в Москве, и из общаги попадал к друзьям, которые жили в этом городе. На уютных пятиметровых кухнях «хрущобок» кто-то к полуночи заваривал чай, нет, не заваривал, а совершал обряд, на глаз определяя, когда вода закипит под «белый ключ», а чай был краснодарский с бесценной щепоткой цейлонского… И высушенными лепестками жасмина, собранными в близлежащем парке. Сигаретный дым «Явы» явской висел туманом, и готовили коктейли (кубинский ром, который дешевле водки, газировка из сифона и сок выдавленного лимона с ложечкой сахара. А главное — веточка мяты. Без веточки мяты, конечно, не то. А вот с мятой… «Такие обожал сам Хемингуэй. Когда на Кубе жил, садился в автомобиль, чтобы в Гавану ехать, его закутывали а плед, старенький уже был, а в руки давали стакан в коктейлем. «Мохито» называется. А уж как любил «Мохито» Че Гевара, так и говорить не приходится, и так ясно). И разговоры. Разговоры, блин! От ужения рыбы на блесну спорного наименования «шторлинг» или «шторлинк» (как потом выяснилось, блесна называется шторлек) — до журнала «Плейбой» двадцатилетней давности. О политике, хоть об этом и утверждают те, кто слинял и отрабатывал, не говорил на тех кухнях никто. На кой она нужна, политика? Мы же не какие-то там узники совести были? На ром хватало, а уж на портвейн тем более.
На камбузе оказалось жарко. Паша-мореход сразу снял пиджак и закинул его на плечо, держась за петельку.
Подошел шеф-повар. Он выглядел недовольным. Кухня была его владением, и даже хозяин парохода не должен был, по понятиям, вмешиваться.
Но хозяин — все-таки хозяин — рассудил про себя шеф-повар и нехотя отрапортовал:
