— Но ведь о том, что вы их не брали, тоже никто не знает.
— И что?
— После сообразим, — Адидас почесал грудь через спортивную куртку. — Одно знаю — если я не приму душ в ближайшие час — полтора…
Солнечный зайчик чувствовал себя полным хозяином. По стене он сполз на серую подушку со штампом медицинского учреждения, дотронулся до обритой макушки, некоторое время задержался у виска, будто собираясь сыграть в русскую рулетку, а потом лениво перевалил за бровь — и прямо в глаз.
Дима застонал и приподнял веки. Болело не простреленное плечо, болело все — и сердце, и легкие, и даже желудок — в общем, то, что называется ливером, определил собственное самочувствие Дима.
Ливерная колбаса — собачья радость. А чему тут радоваться? Лишь тому, что дешевая…
Рядом сидела медсестра и читала какие-то бумаги. Она не заметила, что он очнулся. Из-под белой шапочки у медсестры торчала туго заплетенная косичка.
Дима провел языком по потрескавшимся губам и решил, что стоит произнести:
— Сестра, пить…
Прозвучит смешно.
— Девушка, что вы читаете? — спросил он, на удивление себе слабеньким голоском.
Она встрепенулась, отбросила исписанные страницы на тумбочку и склонилась над ним.
Дима видел неясно, словно через забрызганное из-под колес лобовое стекло. Черты лица медсестры показались ему знакомыми.
— Дже… Джессика — ты? — уточнил он несколько неуверено.
— Меня Евгения зовут, — неожиданно серьезно поправила она.
— Можно — Женя. И — Женька, тоже можно…
— Постараюсь запомнить…
— Не строй из себя умирающего, — возмутилась она прежним тоном. — Пуля прошла навылет, кость не задета, ты даже на скрипке сыграть скоро сможешь.
— Надо же, а раньше не мог.
— Старый анекдот, я знала, что ты так ответишь.
— А что ты только что читала?
Она осторожно взяла с тумбочки рукопись и поднесла к его лицу так близко, что он вообще ничего не мог рассмотреть.
— Что это? — переспросил он.
— «Лестница».
— Какая еще лестница?
— Ты что, не помнишь, чего сам написал? Это же твой рассказ!
— Как тебе в руки попал мой рассказ?! — возмутился Дима.
— А я стащила. Стащила из твоей сумки, еще на привале в лесу.
— Зачем?
— Хотела выгодно перепродать, — она засмеялась. — А если честно, из любопытства.
— Любопытство кошку сгубило, — тихо сказал Дима.
— Какую такую кошку? У которой девять жизней. Мне бы и двух хватило.
— Ладно, — Дима вдруг расслабился, — Мне не жалко. Читай, а когда дочитаешь, выкини.
— Похоже, мои худшие подозрения подтвердились, — заметила Джессика.
— Чего тебе еще? — Диме захотелось снова отрубиться.
— Я вот читала и гадала: то ли ты романтик, то ли очень слабый человек. А теперь я вижу — ты слабый…
— Станешь слабым, когда тебя продырявят.
— А я надеялась, что ты — романтик…
— Я просто ошибся. — солнечный зайчик замер на его губах, вроде тоже прислушиваясь. — Всего один раз. Однажды в жизни был молодым и глупым, и вдруг решил, что могу сделать такое, чего — никто другой. И у меня получилось — получилось написать все это. Вместо того, чтобы зарабатывать кучи денег, делать детей, сажать деревья или строить дома, я сидел по ночам, пил водку и переводил свои мысли в буквочки… «Срезал», блин, дорогу к счастью.
— Обычно у писателей отвратительный почерк.
— Со временем я научился пользоваться пишущей машинкой, а вскоре и компьютером.
— Так в чем же твоя ошибка? — А все, что было главным, оказалось ерундой. Пойми, потрать я те же самые силы, время и здоровье на что-то другое, я бы… — тут он поднял руку и сжал пальцы, словно надавил на клизму — Я бы ЭТО — осязал… — и застонал от боли в простреленном плече. — А теперь каждая домохозяйка вместо того, чтобы управлять государством, становится писательницей, стоит ей только попробовать себя чисто в писании… И чисто читатель конкретно хавает, без базара, ведь это для лохов Страдивари скрипки делал, а для правильных пацанов — барабаны.
— А почему ты не стал делать барабаны?
— Я — неправильный пацан.
— Такой единственный? В смысле — уникальный? Может, тех, для кого скрипки делают, не так уж мало?
— Только они моих рассказов не читают, — Дима наигранно засмеялся.
— Я-то прочитала. Или тебе и этого мало?
— Дети бы росли, дома бы строились, а деревья плодоносили яблоками, а на худой конец сливами. И по ночам мне бы снились не ужасные морды, а осенний лес с опятами на каждом пне… И даже во сне я бы чувствовал запах прелых листьев.
— Тебе нужен Фрейд. Я знаю такого человека.
— Больно много ты знаешь для «плечевой». Включая Фрейда.
— Не все родились «плечевыми». Некоторые вынуждены были ими стать.
— Прости.
— Братан, заметано. Продолжай исповедоваться. Полегчает, как после поноса.
— Циничная ты девка. Циничная и кислая, как лимон. — А тебе хочется малинового варенья? Чтобы пропотеть?
— За что ты меня ненавидишь?
— Нытик. Нытик — это хуже всего. Ты — писатель, ты ведь приехал чтобы, как я слышала, заключить договор на постановку своей пьесы. Представь! Я — с шоферней всю оставшуюся жизнь. Сейчас, пока молодая, меня трахают. Чуть позже — начнут издеваться. А закончу я в канаве… А ты — ноешь тут… А твои произведения читают люди… И плачут… и смеются… Да при чем здесь я! Вспомни, с чего началось? Этого богатенького Трупина замочили. И что останется от его трупа после кремации?
— То же, что и от любого другого трупа.
— Дурак, после тебя останутся люди, которые прочитали то, что ты тут написал. Пусть даже ты написал полную ерунду.
— А после Трупина остались ценные бумаги, из-за которых нас сейчас гоняют, как зайца по полям. О-очень ценные бумаги. А моими книгами… давно уже, в лучшем случае… Хотя… Мне столько хотелось им всем рассказать…
— Больной, вам не стоит волноваться, — вдруг оборвала его Джессика официальным тоном. — Лучше я вам почитаю, а вы постарайтесь заснуть… — и взяла с тумбочки рукопись… — Я бы променяла ценные бумаги, вдруг бы они у меня оказались, на эту писанину.
— Домик у ручья, созрели вишни… — совсем неслышно, как в бреду, пробормотал Дима. — Семейная фотография в рамочке на столе… Новогодний салат оливье с «докторской» колбасой и домашние махровые тапочки, которые приносит старая толстая ротвейлерша. Грамота и Нобелевская премия мира в придачу. Автомат Калашникова, первый спутник, человек на Луне, атомная бомба в Хиросиме… Родоский Колос, пирамиды Хеопса… И триста лет граненому стакану.
— Ты предпочитаешь ванну с солью из Мертвого моря или просто ароматическую? — появившись из
