Беда по вызову

начал на бешеной скорости. Сбил двух пешеходов насмерть и сам влетел в столб. Машина всмятку, а его еле от руля отскребли. Вот такая неудачная операция. Машка всей улице письмо читала, а наутро померла – сердце. Хоть она этого Аркашу и видела только младенцем. Говорила, хорошо, что он разбился, все равно в тюрьме бы гнил всю жизнь.

– А девка? – спросила я.

– Что девка?

– Тоже погибла?

– Нет, девки, говорят, в машине не было. Пропала она. Сбегла. Растворилась в просторах отечества.

– А звали как?

– Кого?

– Да девку!

– Да кто же знает! – в один голос закричали бабки. – В письмах про это не было.

– И что, после гибели сына Никитина переехала сюда?

– Ну да. Машка померла, дом ей отписала. Инка говорила, что в том городе ее ничего не держит, только страшные воспоминания.

– Так почему она в этом доме не живет?

– Она почти сразу работу хорошую нашла, высо-ко-оп-лачива-емую, – по слогам произнесла Феня. Устроилась гу... прислугой, одним словом, в очень богатый дом. Там и живет. А эту развалюху даже не сдает, у нее в деньгах нужды нет.

– У кого она работает?

– Да кто ж знает-то! – опять вместе воскликнули бабки.

– Скрытная она очень стала, – вздохнула Феня. – И дом этот нехороший. Хоть и не живет там никто, а вечно там шорох какой-то, возня. Сколько всей улицей в милицию писали, Инке жаловались, только без толку. Она гордая стала, необщительная.

– Значит, Инка одинока?

– Как перст!

– И племянников у нее здесь нет?

– Да откудова?

– А фотографии ее сына Задова не показывала?

– Показывала. Всей улице. Лет двадцать назад. Карапуз как карапуз. Лупоглазый, лопоухий.

– Наливай! – сказала я Бэлке, чувствуя, что голова моя сейчас треснет от полученной информации, а нужно еще сопоставлять, соизмерять, и делать выводы.

– Дрянь эта «Ксента», – вздохнула Бэлка, разливая. – Не берет. Теперь буду только «Короля духов» брать.

– Не берет, – автоматически повторила я, думая о своем.

Бабки раскраснелись, то ли от абсента, то ли от ощущения, что приносят пользу стране.

– Эх! – сказала Феня, – У меня там в сараюшке балалайка есть! Петька мой зажигал!

– Да она под кроватью у меня давно! – хмыкнула Муза.

– Ах ты, зараза! – пухленькая Феня вскочила, чуть не опрокинув стол, и не успели мы с Бэлкой глазом моргнуть, как бабульки вцепились друг другу в ситцевые платочки.

– Брэк! – заорала Бэлка.

Бабки замерли, услышав странное, незнакомое слово.

– Ты все узнала? – спросила у меня Бэлка.

Я кивнула.

– Тогда официальную часть объявляю закрытой.

Бэлка залезла под кровать и действительно нашла там старенькую балалайку. Она отряхнула ее от пыли и протянула Фене.

– Ни один мужик не стоит испорченной прически, – назидательно сказала она старушкам. – Тем более, если он давно помер.

Феня взяла балалайку и чинно уселась за стол.

– Ну? – подначила ее баба Муза, и Феня, забренчав струнами, на самой высокой ноте вдруг пропела:

– Полюбила тракториста,
И, как водится, дала,
Всю неделю сиськи мыла
И соляркою ссала!

– Иих! – взвизгнула баба Муза.

– Классические бабушки! – вздохнула Бэлка, подперев рукой подбородок.

– Не ходите девки замуж,
Ничего хорошего,
Утром встанешь – сиськи набок,
И... взъерошена!

– Иих! – взвизгнула на этот раз Бэлка и пошла вприсядку вокруг стола, демонстрируя генетическое знание русского танца. Муза к ней присоединилась, взяв за кончики платочек, который в результате драки оказался у нее на плечах.

– Над селом херня летала,
Серебристого металла,
Много стало в наши дни,
Неопознанной херни!

Провеселились они до рассвета. Я все думала и думала, мне было не до смеха. Теперь я была готова к встрече с Гоготом.

Под утро мы проводили Феню домой.

– Как здоровье Бориса? – светским тоном поинтересовалась я.

– Хорошо, – пьяно удивилась Феня. – Так ты же не ветеринар!

– А, ну да! – вспомнила я. – Надо записывать.

Спать мы с Бэлкой улеглись на веранде валетом.

– Хорошо-то как! – сказала Бэлка, и тут же заснула.

* * *

– Караул! Снимите! Помогите!

Я почти привыкла просыпаться от чужих воплей.

– Рота подъем! – сказала я Бэлке, и мы выползли на улицу.

У крыльца, задрав головы вверх, стояли в ряд баба Муза, баба Феня, и Шарик-Жорик.

– Вот, вышла подоить! – заломила руки баба Муза. – На базар идти надо, молоко нести!

Я посмотрела наверх. На крыше дома гордо стояла Танька. Я громко присвистнула, хотя совершенно не умела этого делать.

– Ну надо же! – сказала заспанная Бэлка. – Надо же! А говорят, хорошо, что коровы не летают!

– Это коза, – строго поправила Феня.

– Какая разница! – пожала Бэлка плечами.

– Как же мне доить? – причитала Муза. – Уйдет покупатель, покупатель только с утра бывает!

Я обошла дом и увидела старенькую лестницу, прислоненную у стене. Только по ней Танька смогла бы забраться на крышу. Наверное, она испугалась ночной гулянки и, помня оседлавшего ее Сазона, поспешила спрятаться на крыше. Я позвала Бэлку и мы выкурили по две сигареты подряд, пытаясь бычками заманить козу на землю. Но Танька даже не смотрела в нашу сторону. Она осторожно перебирала копытами по скользкому шиферу.

– Как бы не упала, – озадаченно сказала Бэлка – Разобьется.

– Высота не та, – успокоила я ее.

– Уйдет покупатель! – чуть не плакала баба Муза.

– Ладно, давайте ведро, полезу доить! – распорядилась я.

Бэлка захлопала в ладоши, Муза побежала за ведром.

Полчаса я сидела на крыше и дергала Таньку за соски. Она стояла смирно, но я то и дело съезжала