спиной к камню, обхватив руками колени и глядя на расстилающиеся перед ней поля.
«Эта земля пропитана кровью», — сказал Торгильс. И пока она сидела так, в памяти ее возникали, один за другим, те, кто погиб здесь или был ранен. Их было много; даже Кальв и Турир не избежали ранений. Она смотрела на землю, на которой сидела: вот здесь земля впитала королевскую кровь.
Святой Олав…
Скользя взглядом по равнине, она мысленно представила себе войско бондов: впереди виднелось знамя Кальва, потом знамя Турира, вырвавшегося вперед со своими халогаландцами. Ей казалось, что она слышит крики приблизившихся друг к другу войск.
Она слышала, как Кальв спрашивает у короля:
— Как ты поступишь со мной, если одержишь сегодня победу?
И король ответил:
— Я прикажу тебе отправиться на юг и каяться перед Богом в тех грехах, которые ты совершил против меня!
А Туриру король сказал:
— Тебе я дам такое поручение, которое ни один человек не станет выполнять добровольно!
Можно себе представить, как вскипел Турир от таких слов! И тут раздался боевой клич; королевское войско двинулось вниз по склону на крестьянское войско.
— Бей, бей королевских олухов, крепни, крепни, войско бондов!
И бонды ответили разом:
— Вперед!
Войска сошлись, поднялся страшный шум: звон мечей, крики и вопли, ругань сражавшихся, стоны раненых, которых топтали ногами…
В войске бондов началось замешательство; некоторые бросились бежать. Но лендманы и их дружинники стояли насмерть.
И посреди всей этой неразберихи возвышался, словно гора, Кальв, а Турир, с застывшими от ненависти глазами, сжимал в руке копье Тюлений мститель; в мыслях Турира было только одно: месть, месть за Эльвира, за Асбьёрна Тюленеубийцу, месть за Грьетгарда и Турира, за все те несправедливости, которые совершил король.
И она мысленно увидела дружинников конунга: среди них были четверо братьев Кальва, и Финн Арнисон намеревался убить собственного брата: Бьёрн Конюший, огромный и тучный, Тормод Скальд Черных Бровей… И в их рядах было пустое место, которое должен был занять Сигват.
Сражение волнами прокатывалось по полю. В воздухе свистели стрелы и копья, большинство мечей были уже в крови. А в это время становилось все темнее и темнее…
Войско перед королем редело, и он бросил боевой клич, развернул знамя. Он гордо шел впереди, ведя за собой самых смелых, в сверкающем, украшенном золотом шлеме, с мечом Победителем в руке.
При его появлении среди бондов началась неразбериха; горевшие до этого жаждой мести, бонды стали жаться друг к другу. Она мысленно видела, как он убивает Торгейра из Квистада, как обменивается ударами с Туриром, ранит его в руку; видела, как Турир убивает Бьёрна Конюшего.
И она увидела, как король был ранен в ногу.
И тут грохот сражения затих, словно под действием колдовских чар.
Король был ранен. И лицо его вдруг озарилось светом. Крупные, жесткие черты смягчились в улыбке, словно он приветствовал бесконечно дорогого ему человека. И, словно по его приказу, он отбросил в сторону меч, склонился перед камнем и воздел руки к небу.
И тогда в него вошло копье Турира, пробив кольчугу, и вслед за этим в шею его вонзился топор, после чего он больше уже не двигался, а только медленно осел на землю и остался так лежать.
Внезапно Сигрид показалось, что блаженство ее души связано с тем, о чем он успел подумать в последние мгновения своей жизни.
Возможно, он понял, что крещение страны было делом Господа и что Норвегия могла быть крещена и без короля Олава, как полагал епископ Гримкелль…
Возможно, раненый в ногу, он обратился к небу с мольбой о победе и внезапно понял, что Бог не желает выслушивать его мольбу о власти? Возможно, он наконец понял, что человек не имеет права на земное счастье, что его властолюбие, его жажда земного богатства, а также вводимое им королевское правосудие — все это было пустотой и фальшью перед лицом Господа, повелевающего всем, карающего и дающего…
Этого она не знала. Но, сидя так, прислонившись спиной к камню, она почувствовала успокоение.
Она могла только гадать о том, какие мысли были у короля перед смертью. Но Бог выразил свой приговор словами епископа Гримкелля. О чем бы ни думал король, Бог знал его мысли, и для него этого было достаточно. То же самое было и с ней.
Склонив голову, она сложила в молитве руки и произнесла:
— Святой Олав, помолись за меня!
Солнце уже садилось, но небо было еще светлым. Сквозь облака проглядывал бледный месяц. Сигрид стало холодно, и она поплотнее завернулась в плащ.
Она смотрела на последние отсветы заходящего солнца; и она вспомнила, как в ночь после битвы при Стиклестаде думала о том, что смерть Эльвира была для нее летним закатом солнца. И ей пришла в голову мысль о том, что, возможно, смерть Эльвира не была такой бессмысленной, какой казалась ей первое время. Возможно, Мэрин стал линией водораздела не только в ее жизни, но и в жизни короля.
После того, что произошло в Мэрине, король больше не казнил людей вне закона, как сказал однажды Сигват. И Финн Арнисон говорил, что король перед тем, как покинуть Норвегию, признал, что часто правил страной жестоко и самовластно.
И постепенно до нее дошло, что Бог целиком и полностью простил Эльвира, дал ему смерть за отпущение тех грехов, в которых он так глубоко раскаивался при жизни, позволил ему пребывать среди тех, кто крестил страну. Своей смертью он способствовал тому, чтобы король Олав стал святым.
Но Эльвир был из тех, кто видит путь Господа и отказывается следовать ему; он был из тех, кто лишь в последний момент выбирает этот путь и добровольно исповедуется, не преследуя при этом никаких личных целей.
И Олав тоже искал этот путь, хотя и вслепую; в конце концов этот путь привел его к небесным вратам, которые так широко распахнулись перед ним в смерти, что небесный свет отразился на его лице.
Закат на западе угасал, месяц становился ярче; и в холодном лунном сиянии перед ней расстилались заиндевелые поля.
Вставая, Сигрид почувствовала, что совсем замерзла.
Возвращаясь обратно в усадьбу, она заметила впереди на тропинке какую-то фигуру и перекрестилась; было бы странно, если бы в Стиклестаде не было привидений. Но это был Торгильс.
— Надеюсь, я не напугал тебя, — сказал он, — я уже начал беспокоиться, куда ты подевалась.
И когда они были уже во дворе, он спросил:
— Ты что-нибудь видела? Видела короля?
— Да, — ответила она.
Кальв
Кальв вернулся домой к Михайлову дню. Сигрид была рада, что день выдался сырым, и у нее было оправдание в глазах людей, чтобы не идти на пристань встречать его. Но Тронд пошел, радостный и нетерпеливый; у Сигрид на душе кошки скребли, когда она увидела его бегущим вниз по тропинке.
Тем не менее, она ощущала странное спокойствие, когда села в зале и принялась ждать. И даже услышав во дворе голос Кальва, она не испугалась; она только затаила дыхание и выпрямила спину.
Когда он показался в дверях, она встала. Некоторое время он стоял и смотрел на нее, прищурив глаза, словно оценивая ее, и взгляд его был холодным.
— Ты не рада тому, что твой муж вернулся домой, Сигрид? — с коротким смешком произнес он.
Она подошла к нему.
— Рада, — сказала она, — можешь быть уверен в этом.
Он по-прежнему стоял, сощурив глаза и пристально глядя на нее с издевательской усмешкой. Она
