восток-182» поднялся в воздух, резво развернулся и улетел на север. В зоне осталась только бригада № 17, стол под навесом, стулья, емкость с питьевой водой и столб безопасности с большими электронными часами, пятью камерами слежения и круглым серым динамиком.
— Заключенные, время на харчевание 16 минут! — объявил динамик.
Простодушный Санек снял синюю, вылинявшую кепку, заспешил к навесу:
— Ну вот, опять поркой харчевание уели.
— На целых четырнадцать минуток! — по-верблюжьи в раскачку зашагал за ним губастый Бочаров.
— А вы что думали, росомахи? — хромал и зло щурился от солнца Подкова.
Бригада разобрала стулья, уселась за стол. Савоська и Салман опустились на пластиковые стулья, как ни в чем не было. Петров, морщась и охая, сел, ощупал колени и оперся на них большими белыми руками. Сан-Саныч распечатал пачку глубоких тарелок, прессованных из рисовой пульпы. Подкова распечатал пачку ложек.
— Хто ш разливает$7
— Я, я, — Тимур открыл термос с супом, отстегнул от него половник и стал разливать в тарелки.
— Перловый? — потянул носом Подкова. — Это хорошо.
Слонов, как всегда, сам распечатал брикет с нарезанным серым хлебом, раздал бригаде. Когда Тимур закончил разливать, и закрыл пустой термос, все встали. Слонов перекрестился и заговорил:
— Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ, не лиши нас и Небесного Твоего Царствия, но яко посреди учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, приди к нам и спаси нас.
Он перекрестил стол. Все, за исключением Тимура и Салмана, тоже перекрестились. Бригада № 17 села и набросилась на еду. Суп съели молча и тут же захрустели ложками и тарелками: хлеба в обед давали по три куска, прессованная посуда и приборы были хорошим подспорьем. Съев глубокие тарелки и ложки, распечатали и разобрали плоские тарелки и вилки, тоже сероватые, прессованные из китайской рисовой пульпы. Тимур открыл второй термос, объявил:
— Мясо с рисом.
Бригада одобрительно заворочалась. Мясо давали по вторникам, четвергам и воскресеньям. Сегодня был четверг. По другим дням после супа шла перловая, пшенная или рисовая каша с рапсовым маслом.
Второе разложили по тарелкам и так же молча и быстро съели. Принялись за тарелки, рассовав вилки по карманам: их принято было уносить с собой на стройплощадку и жевать во время работы. Это называлось «глотать вилку».
Хрустя тарелкой, Слонов глянул на часы:
— Девять минут еще. Ну, что, кто сегодня тиснет по-веселому?
Все переглянулись.
— Давай, я! — с готовностью улыбнулся Савоська так легко, словно порки никакой и вовсе не было.
— Хорош тебе, и так тискаешь часто! — зло одернул его Подкова.
— Вчера же рассказывал? — удивился Санек.
— А тебе, чего, не смешно было? — ощерился Савоська.
— Про опричника и деву-то? Смешно.
— Ну и чего ж ты хавало разеваешь, шаби?[8]
— Савось, ты тискаешь в норме, но другие тоже хотят.
— Нехай Савося тиснет, нехай кто новый.
— Бочаров вон тиснуть должен. Этот развеселит!
— Ха-ха-ха!
— А лучше — Петруччо! А, Петруччо? Отцы наши, а?
— Отстаньте, Христа ради…
— Хорош базарить, время пошло, православные.
Сан Саныч обтер кепкой вспотевшее от быстрой еды лицо, надел ее на свою маленькую седую голову:
— Вот что, братва, давайте я быль притисну.
— Лады, Сан Саныч, — одобрил бригадир.
— Значит так, — начал Сан Саныч, уперевшись в стол смуглыми кулаками со следами цементного раствора вокруг ногтей. — Одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой год.
— Я тогда родился, — вдруг пробормотал хмурый Петров.
— Не перебивай. Значит, стукнуло мне тогда двадцать лет. Я, значит, армию отслужил, старшего сержанта получил, вернулся в Брянск, пошел на завод фрезеровщиком. И так стал хорошо хуярить, бля, так заебательски…
— Не матерись, — взял его Слонов за руку.
Сан Саныч покосился на камеру слежения и продолжил:
— Так стал я хорошо работать, вписался в тему яньлиди,[9] продвинулся за год, что меня комсоргом выбрали, а потом ко мне парторг подъехал: давай, Бузулуцкий, мы тебя в партию вступим, двинем по партийной линии. Ну, чего мне? Вступайте, говорю меня в партию.
— Это в какую? — спросил Бочаров.
— В коммунистическую.
— А это что за партия?
— Неважно, ёптеть, чего перебиваешь?! — Подкова толкнул Бочарова.
— Вот, — Сан Саныч сцепил пальцы замком. — А парторг этот, Барыбин, он ко мне как-то проникся, ну как отец. У него-то сынок еще школьником утонул, и как-то он меня стал опекать, к себе зовет, чаем поит, разговоры душевные. В общем — попал я под крыло к начальству. И говорит, подготовься, Санек, хуе мое, партия — дело серьезное, почитай там Ленина, Маркса.
— Это писатели? — спросил Петров.
— Это главные, кто Красную Смуту затеяли, понял? — строго пояснил Слонов. — Хорош перебивать!
— Вот. Ну, я в библиотеку заводскую, тыр-пыр, взял Ленина, Маркса, припер к тетке домой, я тогда с теткой жил, она на этом же заводе, БРЯНМАШе работала в ОТК. Родители-то мои развелись, мать с новым мужем на север уехала, а с отцом у меня хуе… то есть плохие отношения были. Да. И Барыбин это тоже знал. Вот. А у меня тогда той зимой чего-то простатит случился. Застудился как-то, хер знает. Я в армии еще муде застудил однажды, там зимой учения устроили, мы понтонный мост наводили, мороз, бля, двадцать градусов, все попростужались. В общем — ссать с трудом могу, побаливает низ как-то, рези, бля, слабость. Пошел ко врачу, он теткин знакомый, по блату принял, дал больничный на неделю. Ну, прописал мне там что-то пить, таблетки, а еще — через день ходить к нему на массаж простаты. Сначала говорил: была б у тебя жена, она бы тебе сама могла бы массировать простату, а нет жены — будешь приходить ко мне. Ну, все нормально, читаю я Ленина, Маркса, готовлюсь, смотрю дяньши,[10] а в три часа через весь Брянск прусь к этому доктору на массаж простаты. И он меня пальцем в жопу тычет. Раз, другой, третий. И надоело мне, чего-то, дорога длинная, на двух автобусах ехать, ждать их, в общем, остопиз… ну, надоело. И я подумал: а сделаю я сам себе этот массаж простаты. Взял у тетки такой стальной молоток для отбивания мяса, у него ручка гладкая такая, стальная. Разделся я, значит.
— Тетка дома была? — осторожно спросил Санек.
— Нет, на работе. Разделся, значит до гола для удобства, смазал ручку у молотка маргарином, наклонился, вставил себе в жопу молоток. Чувствую — все нормально. Ручка гладкая, совсем как палец, ну, разве что холодная. Я так вот наклонился, за молоток рукой взял и стал себе этой ручкой массировать простату. Приноровился быстро. И так нормально, хорошо так, массирую, массирую, и радуюсь, что не надо переться через весь город, и теперь сам все могу делать, и поправлюсь, ссать буду нормально, и врач не нужен, буду дома сидеть, дяньши смотреть. И на радостях, не вынимая из жопы молотка, дотянулся я до проигрывателя, включил Тото Кутуньо, «Феличита», врубил погромче, и под музыку стал массировать себе простату. И вдруг — хуяк-пиздык…
Слонов сжал его руку.
