Петруша засопел сильнее.
— Вот из таких, как ты, и получаются бездарные офицеры! Такой подарок врагу сделал… Оружие тоже будешь терять, когда вырастешь?
Растяпа что-то ныл про то, что он прямо сейчас поедет и всё исправит. Царицын в ярости пнул сапожищем кирпичный заборчик.
— Замолкни ты, нюня. Поедет он! Ты там, небось, прямо к милиционерам угодишь. Или под фотокамеры. Нет уж. Я поеду сам, а ты — возвращайся в казарму, дружок. И можешь расслабится, больше тебя не буду брать на серьёзные дела. Маленький ты ещё, Тихогромов.
Царицын одёрнул ремень, поглядел на часы. Побудка через два с половиной часа… До начала занятий он уже не успеет вернуться из Жуковки, это ясно.
— Прости меня, Ванюш, ну прости… — хныкал Тихогромов, тиская здоровенными пальцами ужасно колючую ветку шиповника.
Царицын смерил его взглядом, отвернулся и зашагал к выходу.
— Честь имею, — холодно бросил он, уходя.
Глава 8.
Иван Царевич меняет профессию
— А слышь ты, Василиса Егоровна, — отвечал Иван Кузьмич, — я был занят службой: солдатушек учил.
— И полно, — возразила капитанша. — Только слава, что солдат учишь: ни им служба не даётся, ни ты в ней толку не ведаешь.
Форменное безобразие, — прохрипел генерал Еропкин, без сил откидываясь на спинку застонавшего стула. Вот уже пять минут, попеременно бронзовея от гнева и покрываясь патиной с досады, он слушал сбивчивый рассказ трепещущего суворовца Царицына. Генерал ничего не говорил, только сопел, наливаясь кипящими чувствами, — и медленно сжимал-разжимал огромные кулаки, точно ярящийся лев когтистые лапы. Когда Иван рассказывал про подделку генеральской подписи, Еропкин даже схватился за сердце и попросил воды. Потом, правда, отошёл немного. А когда провинившийся кадет докладывал про интервью с Эвелиной Уроцкой, старик крякнул, покосившись на окружающих:
— Ох, хитрецы… Шельмы!
Услышав про потерянное суворовское удостоверение, начальник училища помрачнел и даже перестал фыркать в усы.
Теперь Иван Царицын стоял перед Еропкиным и Савенковым на вытяжку, сглатывал сухие слёзы и осознавал главное: теперь уж точно отчислят. Погоны сорвут. Позор.
А что поделаешь? Пришлось Царицыну всё рассказать. Генерал потребовал. И про страшную месть, про Уроцкого и пушку-сорокапятку. А кадеты не лгут. Кадеты имеют, конечно, право на военную хитрость — однако такая хитрость применима только против врага. А начальник родного училища — не враг, ему надо отвечать по правде. Всё. Точнее — почти всё. Разумеется, Ваня ни разу не упомянул про Петрушу Тихогромова. Это противоречило бы не менее важной кадетской заповеди: «Береги брата-кадета, не подставляй товарища под удар». В результате генерал Еропкин услышал слегка адаптированную версию событий, согласно которой Царицын якобы вытаскивал пушку из пруда единолично. И «корочку», разумеется, потерял не кто-нибудь, а сам Иванушка.
«Дело, братцы, пахнет отчислением!» — эта мысль неотвязно ворочалась в голове Царицына, как шипучая змея. А во всём виноват проклятущий Тихогромыч! Ваня, конечно, успел добраться в Жуковку и прибрать валявшуюся на газоне красную корочку, благо, журналист Уроцкий ещё не проснулся. Однако, возвращаясь в училище, кадет Царицын попал прямо в лапы лейтенанта Быкова. Причём в самый ответственный момент, а именно в роковой миг перелезания через забор.
— Сплошнейшее безобразие! — повторял генерал, с беспомощным видом оглядываясь на Савенкова. Однако старый контрразведчик и сектоборец слушал рассказ Царицына с нескрываемым любопытством, а иногда даже со стула подскакивал и начинал расхаживать, потирая руки, пожирая Иванушку взглядом.
— Позорище на всю страну! — стонал Еропкин, откидывая седую голову и закрывая ладонью глаза. — Что теперь делать? Как быть?..
И вдруг спросил кратко, не отрывая ладони от глаз:
— Нашли хоть? Царицын вздрогнул:
— Так точно, товарищ генерал-полковник. Нашли…
— А этот… Урод… Урицкий… — генерал несколько замялся, подыскивая приличествующее слово. — Журналист… видел Вас?
— Никак нет, товарищ генерал-полковник, — поспешно ответил Иванушка и шмыгнул носом.
— Он ещё спал. И собаки тоже спали. Я осторожно перелез, подбежал, а удостоверение на траве лежало, прямо возле пушки.
— Быков, — глухо позвал начальник училища. — Надо бы орудие-то… это самое… вернуть бы его на место. И желательно без шума. Попросите старшину, пусть подгонит туда грузовик… ну и… чтобы всё грамотно.
— Есть, товарищ генерал, — кивнул Быков, пряча улыбку.
— Я сожалею, дорогой друг Севастьян Куприянович, что Вы поневоле сделались свидетелем этого скандала, — Еропкин обернул красное лицо к Савенкову. — Хочу заверить Вас, что таких недисциплинированных, распущенных хулиганов, как Царицын, в нашем училище больше нет. Это уникальный случай.
— М-да, случай и правда редкий, — усмехнулся Савенков, глядя на Иванушку поверх очков. — Молодой человек очень изобретателен.
— Разрешите доложить, товарищ генерал, — подал голос Быков. — Насчёт изобретательности — очень верно замечено. Под его руководством наши воспитанники не один фокус отчебучили. То ракету самодельную изготовят, то памятник Суворова конфискованными ландышами по пояс завалят, а ещё был случай — изобрели новый способ подметания территории. С использованием мускульной силы служебных собак. Было такое, Царицын?
— Виноват, товарищ генерал, — Иванушка опустил голову. — Пожалуйста, не отчисляйте меня. Я исправлюсь, честное кадетское слово…
— Погодите-погодите, я припоминаю! — насторожился Еропкин. — Самодельную ракету… это которая угодила в окно известного писателя?
Быков уточнил, что праздничная ракета была запущена в честь дня рождения графа Суворова, а к писателю залетела абсолютно случайно.
— Постойте! — генерал щёлкнул пальцами. — Ведь Вы докладывали мне, что ракету придумал этот самый… отличник наш, юный гений, лучший в училище… как его фамилия, вылетело из памяти. Прозвище ещё смешное у него — Иван Царевич. Лейтенант, напомните фамилию вундеркинда из Вашей роты…
— Вот он и есть, товарищ генерал-полковник. Перед Вами, — сказал лейтенант Быков, кивая на провинившегося кадета. — Иван Царицын, по прозвищу Иван Царевич. Призёр многочисленных конкурсов и олимпиад, главный хулиган в моей роте. Замучал своими фокусами, товарищ генерал-полковник.
— Минуту! — Еропкин вздрогнул. — Теперь я вспомнил: действительно, Иван Царицын! Ведь это Вы, молодой человек, минувшей зимой победили в городской олимпиаде по истории Отечества?
— Так точно, товарищ генерал-полковник, — ответил за Иванушку Быков.
— А конкурс на приз мэра по химии? А кубок Северного округа по радиоэлектронике — тоже Ваша заслуга, не так ли?
— Лучший ученик в параллели, товарищ генерал-полковник, — доложил Быков не без гордости. — За прошлый год заработал училищу четыре медали, два кубка, шесть почётных грамот и переходящий портрет Крузенштерна.
— Послушайте, Иван Царевич, — спросил доктор Савенков как бы невзначай, — а Вы по-английски разговаривать умеете?
— Разрешите доложить, — опять встрял Быков. — Болтает, стервец, со страшной силой. Полгода назад цинично обманул известного детского писателя Мылкина. Позвонил писателю домой, назвался сыном американского генконсула. И на чистейшем американском диалекте пятнадцать минут умолял о встрече.
