принялся его в чем-то убеждать.
– Мастер Григ! – спокойно произнес Робер. – Этим Лигурийским торгашам, похоже, пока неведомо, на какую дистанцию стреляют наши арбалеты. Не угодно ли вам, сударь, занять позицию, соответствующую высокому званию старшины гильдии каменщиков, и продолжить свои стрелковые упражнения? К концу нашего великого сидения в Джераше, помнится, вы уже так наловчились, что могли сбить шлем за сотню-полторы шагов.
Киликиец согласно кивнул. Прикрывшись куском запыленной мешковины, который делал его неотличимым от камней, он выбрался на самую верхушку скалы, осторожно взвел свое оружие и прильнул к прикладу.
– Там их двое – сказал Робер. – Похоже, что именно они и командуют. Капитан, скорее всего, тот, что постарше. Цельтесь мэтр, в того, что стоит справа и не размахивает руками. Бог вам в помощь и да не ослабит вашу руку это мерзкое пойло, которое мы с вами уже успели пригубить.
Мастер Григ, наводя прицел, подвигал арбалет вверх-вниз, затаил дыхание и плавно нажал на спусковую скобу…
Капитан генуэзских наемников, Франческо, прибыл на службу к императору Фридриху вместе со своим отрядом из далекого киликийского Тарса. За этот рейд им было обещано воистину царское вознаграждение, поэтому даже упрямые как ослы пизанские конные арбалетчики, приданные им для усиления, не препирались по дороге, а в точности выполняли все его приказания. Слава богу, что один из старых приятелей из императорской свиты за небольшое вознаграждение прояснил ситуацию и рассказал, с кем ему придется иметь дело. Франческо было глубоко наплевать, кого им придется догнать и убить – крестоносцев, церковников, мусульман, язычников или евреев, – было бы за это заплачено. Однако рыцари орденского братства, имевшие славу самых лучших бойцов Заморья, требовали к себе профессионального уважения – он был наслышан о них достаточно, чтобы не ринуться в бой сломя голову. Заслышав еще на подходе к узкому, удобному для засады участку лязг железа и крики, а чаще всего, предсмертные возгласы «Алла!», капитан лишний раз убедился в своей правоте.
Франческо остановил свой отряд в трех полетах стрелы, приказал всем спешиться, чтобы не маячить над камнями, а сам приблизился к предполагаемой вражеской позиции, чтобы лично провести рекогносцировку. В том, что преследуемые заперты в ущелье с двух сторон, не оставалось сомнений. Теперь торопиться было некуда. Он решил дать непродолжительный отдых своим людям, а на рассвете начать штурм. Неодобрительно поглядывая на черные грозовые тучи, медленно надвигающиеся со стороны побережья, думая что находится на безопасной дистанции, он вышел из-за камней, чтобы продемонстрировать врагу, с кем они будут иметь дело, а заодно и получше рассмотреть будущее поле боя.
В это самое время к нему подбежал юный наглец, из богатеньких, буквально навязанный ему местным консулом перед самым выходом из Тарса, и стал, размахивая руками, словно ветряная мельница, чуть не загонять его, старого и опытного командира, в укрытие. Капитан начал было объяснять мальчишке, что любому члену отряда, пусть даже и выходцу из знатной семьи, нужно знать свое место и раскрывать рот лишь тогда, когда капитан задает ему вопрос, как вдруг ощутил резкую боль в боку. Арбалетная стрела была почти на излете, однако она смогла пробить кольчугу и почти целиком вошла в мускулистое тело. Капитан, и так уже побагровевший от возмущения, на глазах у нескольких десятков наемников стал пунцовым, словно сицилийский померанец, и, тяжело засипев, рухнул на землю, как подкошенный. Он умер через полчаса, не приходя в сознание.
Своим точным выстрелом мастер Григ вызвал искреннее восхищение друзей, но оказал отряду медвежью услугу. После трагической гибели Франческо, после небольшого препирательства со старшиной пизанских конных арбалетчиков, командование отрядом наемников принял молодой Лоренцо – младший сын графа Лучиано, который был военачальником от Бога. Он быстро подчинил себе солдат и расставил их на позиции. Не дожидаясь завтрашнего утра, они открыли навесную стрельбу. Сен-Жермен был вынужден перебросить всех своих стрелков на новый участок, и они, не жалея стрел, устроили такой заградительный огонь, что генуэзцам пришлось отступить. Не успело солнце уйти к невидимому из ущелья горизонту, как приклад любимого арбалета мастера Грига украсили еще четыре зарубки, одна из которых, вдвое длиннее и глубже других, обозначала грешную душу капитана Франческо, уже ожидающую у врат, ключи от которых, как известно всем добрым христианам, доверены Спасителем святому Петру.
С наступлением темноты боевые действия сами собой прекратились. Прицельную стрельбу вести стало нельзя, а генуэзцы не разводили огонь, который мог бы служить ориентиром. Сарацины, соблюдающие все предписания своего учения, отправились творить вечерний намаз и угомонились.
Наступила тревожная ночь. Никто в лагере посланников, вплоть до последнего слуги, теперь не сомневался, что штурм, который решит их судьбу, начнется с рассветом. Густые слоистые облака, с вечера затянувшие небо, не пропускали в ущелье звездный свет. Луна еще не взошла, и в ущелье царил мрак, лишь кое-где отодвинутый светом разведенных костров. Если не брать в расчет усиленные караулы и наблюдателей, напряженно всматривавшихся в сторону вражеских позиций, то казалось что окруженный с двух сторон лагерь живет обычной походной жизнью. Единственным, что напоминало о постоянной готовности к отражению атак, были оседланные кони. Укрытые в самом конце глубокой скальной ниши, они недовольно всхрапывали, требуя вечернюю порцию зерна. Монголы и орденские слуги готовили ужин – от двух очагов, щекоча ноздри смертельно уставших за день рыцарей, шел головокружительный аромат жареного мяса.
Недобитый Скальд, отгородившись коновязью от любопытных взоров, покрикивал на своих помощников и вдохновенно крушил ни в чем не повинные кибитки. Приор, согласившись с тем, что кибитки в любом случае больше не понадобятся, с согласия Чормагана разрешил гиганту делать с повозками все, что он пожелает.
Стук, доносившийся из глубины скальной ниши, время от времени сливался с далекими раскатами грома. Где-то над морем неистовствовала гроза – по низким облакам гуляли едва различимые отблески молний. На дальнем краю площадки, отделенной от ниши скалой, оруженосцы, вооружившись заступами, долбили каменистую землю, пытаясь вырыть могилу для воинов, погибших в сегодняшнем бою. Свободные от службы франки и монголы в ожидании ужина устраивались на ночлег. Все, от предводителей отряда до самого молодого нукера, которому не исполнилось еще шестнадцати лет, знали, что завтрашний день будет для них последним, но, как и подобает настоящим солдатам, предпочитали встретить смерть сытыми и хорошо отдохнувшими.
Получив от кашевара полкраюхи хлеба и большую плошку жареной баранины на двоих, Жак и Робер, которым выпало дежурить вторую половину ночи, отыскали глубокую удобную нишу с козырьком, который мог их защитить от дождя, и начали обстоятельно устраиваться на ночлег.
– Ты только погляди! – отхлебывая из фляги выбитую чуть ли не с боем у мастера Грига шотландскую огненную воду и морщась, словно он разжевал ежа, говорил Робер. – Грозовая ночь, а стервятников в скалах – словно чаек вокруг рыбацкой фелуки. Вон, погляди, на карнизах сидят рядками. – Сжимающей флягу рукой он указал на стену ущелья. – Мерзкие твари. Чуют добычу еще тогда, когда та сама не подозревает о собственной судьбе…
Жак, расправившись с сочными ребрышками, растянулся на походном плаще и, глядя на засыпающий лагерь, собирался отправится в объятия Морфея.
– Сен-Жермен приказал всем рыцарям перед рассветом облачиться в чистое орденское платье, – почти сквозь сон сказал он Роберу. – Мессир желает, чтобы мы встретили свой последний бой с честью. Так же, как и наши предшественники, защищавшие Святой Крест в битве при Хаттине.
– Последний бой, – Робер снова с видимым усилием приложился к фляге, – знали бы мы с тобой о том, что все закончится именно так, когда встретились первый раз в трюме марсельского нефа…
– Даже если бы знали, сир Робер, это что-то изменило бы?
