— Сейчас мясо ем уже не так часто, все больше рыбу или макаронные изделия. — Он положил конверты на стол. — Ко мне в руки…
— А я иногда не прочь съесть бифштекс из вырезки и от куска филея не откажусь, хотя позволяю себе их не часто.
— Разговор на гастрономические темы всегда доставляет мне удовольствие, но сейчас речь идет об убийстве.
— Жаль, что вы так настроены. Я уже не на службе, профессор. Я отдыхаю.
— А я нет и не могу долго задерживаться.
— Хочу еще выпить. Присоединяетесь?
— Нет, а вы — пожалуйста. — Он заказал для нее еще порцию водки с тоником, а сам продолжал пригубливать свой бурбон с содовой.
— Мак!
— Да?
— Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя неловко.
— Неловко? Я не чувствую…
— А я считаю, что это так, и могу только гадать о причине.
Смит снова попытался перейти к делу, он взял верхний конверт и открыл его.
— Буду с вами откровенна, — начала Дарси, — вы…
— Это копии писем, написанных, как считают, Венделем Тирни Полин Юрис. Те самые, всем скандально известные письма.
Кокетливый тон Дарси Айкенберг исчез без следа.
— Откуда они у вас?
— Отказываюсь отвечать. У вас серьезные нарушения в отделе вещественных доказательств. Эти копии были переданы моему знакомому, а он отдал их мне. Я снова возвращаю их вам.
— Черт возьми! — воскликнула Дарси, уставившись на верхнее письмо.
— А это, — Смит открыл второй конверт и достал рукопись, — это семейная хроника, которую писала Полин. Без сомнения, она трудилась над ней много лет.
— Какое отношение она имеет к письмам?
— Очень большое, как мне кажется, сами увидите, когда прочитаете и то и другое и сравните. Я считаю, автор у них один.
На лице Айкенберг отразилось явное замешательство. Она начала что-то говорить, замолчала, посмотрела на второе письмо в стопке, затем перевела взгляд на обложку рукописи Полин.
— Вы сказали, что эту хронику написала Полин Юрис. Но правильно ли я вас поняла: по-вашему мнению, эти письма написала она, значит, писала самой себе?
— Именно так.
Дарси еще раз безуспешно попыталась заговорить, потом все же овладела собой.
— Абсурд, нелепость, — нервно рассмеялась она.
— Нелепостью вам кажется, что она сама себе писала любовные письма? Конечно, это необычно. Но я считаю, что так все и было.
— Она, должно быть, была сумасшедшей?
— Совсем не обязательно. Она была безумно влюблена в Венделя Тирни, но не встретила взаимности. Вначале я ошибочно подумал, что она написала эти письма, чтобы заняться шантажом, потом решил, что она хочет показать письма Мэрилин, жене Тирни, в надежде, что это разрушит их брак. Но сейчас я другого мнения. Не знаю, как объяснят этот факт психиатры, но она находила удовлетворение в написании писем. Она обращала к себе слова, которые отчаянно хотела услышать, но не могла на них надеяться.
— Кто сделал копии? — спросила Айкенберг, к ней уже полностью вернулось самообладание.
Прямолинейному Смиту пришлось на этот раз уклониться от прямого ответа.
— Их достал журналист и передал моему знакомому, о котором я говорил. Кто был источником утечки информации в полиции, меня не касается, это ваша проблема. Но я советую вам и вашим коллегам прочитать рукопись и письма, а потом сравнить. Мне кажется, вы придете к аналогичному заключению. Между прочим, на мой взгляд, последняя часть рукописи выполнена на той же машинке, что и письма.
— Должна сказать… когда мы договорились о встрече, я не предполагала, что вы мне расскажете. Помимо других ваших отличительных черт, вы еще обладаете умением устраивать поразительные сюрпризы.
— Дарси, мне действительно пора уходить.
Айкенберг разложила бумаги по конвертам и посмотрела в окно. Громада погружающегося в сумерки города была усеяна светящимися точками окон административных зданий. Мощные прожектора высвечивали знаменитые памятники столицы, своим жаром наделяя их новой жизнью, не давая тьме поглотить их.
— Мне кажется, я могу понять женщину, пишущую себе любовные письма.
Смит промолчал.
— Вы не согласитесь поужинать со мной сегодня?
— Боюсь, что нет, Дарси. — Смит жестом попросил официантку выписать счет. — Рад был вас видеть, — сказал он, — но, возможно, идея пригласить вас выпить была не очень удачной.
— Вы ведь знаете, правда?
— О чем?
— О том, как я к вам отношусь. Боюсь, что скрывала это не слишком умело.
Официантка взяла кредитную карточку Смита и чек.
— Детектив Айкенберг, мне кажется, между нами возникло какое-то непонимание. Если я сделал что-то, что…
— Нет, вы ничего такого не сделали, — покачала головой Дарси, глядя на свои руки, — вы просто были и остаетесь Маккензи Смитом. Я влюбилась в вас, когда еще была вашей студенткой. Недавно я ужинала со своим бывшим мужем Ником, он напомнил мне, что я только о вас тогда и говорила. Просто как влюбленная школьница. Ничего нет удивительного, студентки часто влюбляются в своих преподавателей. Я уверена, что была не первая, в ком вы возбудили подобные чувства. Забавно, но я иногда думаю, не послужило ли то сильное увлечение вами причиной нашего развода с Ником.
— Вы предположили раньше, что я чувствую себя неловко, так вот теперь мне в самом деле неловко, давайте уйдем отсюда.
— Можно мне, по крайней мере, закончить свое нескромное признание?
— Не буду лишать вас такой возможности, — сказал Смит. Он поставил свою подпись под чеком и снова спрятал карточку в кошелек. — Почему бы нам не забыть об этом разговоре? — спросил он. — Возможно, я каким-то образом ввел вас в заблуждение. Я этого не хотел, но, наверное, мой голос, выражение лица говорили о том, что я считаю вас в высшей степени умной женщиной, не говоря уж о красоте. Вы производили впечатление еще будучи студенткой. И сейчас вы не перестали впечатлять, детектив Айкенберг. Но я женат на такой же красивой и умной женщине. Вот и все.
— Хорошо сказано, профессор. Видите, я все же умею сдерживать свои чувства. Пойдемте.
Он вышел из-за стола и отодвинул ее стул. Они прошли бок о бок к лифту, молча спустились вниз и, так же не говоря ни слова, пошли к стоянке. Дарси поискала в сумочке ключи, наконец нашла. Смит открыл перед ней дверцу машины. Они стояли рядом. Она подняла голову, и ее мягкие, как лепестки цветка, губы оказались совсем близко. Букет ароматов ударил ему в ноздри.
— Мы могли бы остаться друзьями, — тихо сказала она, глаза ее умоляли и требовали, — могли бы просто иногда разговаривать, мне это нравится.
Сказав это, она прижалась к нему всем телом, и ее губы почти касались его губ. И вот они соприкоснулись, она застонала от удовольствия. Поцелуй сначала был неуверенным, но постепенно становился все настойчивее, нерешительность исчезла.
Непреодолимое влекущее чувство, вызванное их объятием, было резко разрушено: Мак вдруг осознал, что, как летчик, достиг критической точки, того рубежа, пересекая который он делал невозможным возвращение назад, на базу, а был бы обречен лететь вперед навстречу своей судьбе.
