срочно понадобиться. Остановилась на кофте. Хотя вечер был теплый, но мы, беременные, народ капризный, холодно – и точка.
Я и объявила, что мне теперь простужаться – хуже смерти, так что пусть милая сестричка сбегает за кофточкой, мне что-то не по себе.
Кузина сорвалась и ускакала.
Я заторопилась и все испортила.
Мне нужно было задать вопрос ни к селу ни к городу, чисто по-женски! Мне бы ответили автоматически, и разговор потек дальше. Но у меня не было времени сообразить это. Я потратила драгоценные секунды на совершенно нелепый обходной маневр.
Я взяла и поинтересовалась, откуда такие зажигалки привозят, как будто сама этого не знала.
– А их отовсюду привозят, – ответил мне дядя. – Главным образом, из Гонконга, я думаю. В этом чертовом Гонконге научились гнать такую фирму – от настоящей не отличишь. Когда я плавал, слово «Париж» означало именно Париж, а теперь – поди разбери.
– Они пишут «Париж» слишком большими буквами, – усмехнулся вылитый Боярский. И они заговорили о каких-то рейсах с заходами, бонах, боннике и радиоаппаратуре.
Я своими руками столкнула разговор на неверный путь, а драгоценные секунды убегали!
– Почему у нас не делают таких штучек? – опять встряла я в мужской разговор. – Почему в каком-то Гонконге могут, а у нас – никак?
Такие маневры нельзя проделывать с грацией слона в посудной лавке. Я поняла это, когда Эдвин спросил;
– А тебе очень нравится эта зажигалка?
– Платонически, я ведь не курю, – поняв, к чему он клонит, я в ужасе поспешила отречься от проклятой безделушки. Если он примется дарить мне зажигалку, значит, хозяин… Бр-р!
– Но мы же видим, что нравится! – ввязался дядя, – Мужики, будущим мамочкам ни в чем нельзя отказывать. Откажешь – а эту вещь мыши сгрызут. Подарим даме зажигалку?
– Подарим! – хором ответили гости.
– Да что вы, да зачем, мне неловко… – забормотала я, положив на стол зажигалку и отстраняя ее. – Возьмите, чья она, ну, возьмите, я очень вас прошу!
– Мужики, ни за что! – приказал дядя. – А то мыши заведутся. Женский каприз – это свято!
Итак, зажигалка вернулась ко мне, хоть и разжалованная из французской в гонконгскую. Последняя возможность вычислить ее владельца растаяла.
Мысль о том, что вредная Светка наверняка знала о происхождении зажигалки и все же содрала с меня восьмирублевый брасматик, неожиданно привела меня в ярость.
Я чувствовала знакомое ощущение попадания вожжи под хвост. А это означало, что я могу сейчас перевернуть стол, шарахнуть кого-нибудь сковородкой по лбу и побежать за милицией.
И тут я подумала, что человек, которому по долгу службы полагалось бы сейчас арестовывать хозяина зажигалки, сидит в музее и целуется с невестой!
Он там целуется с невестой, а я тут – распутывай его гнусную уголовщину? Дудки! Справедливость требует, чтобы каждый занимался своим делом. Его дело – раскрытие преступлений, и нечего ему отлынивать.
Под этой свирепой мыслью, как всегда у меня, затаилась другая – более соответствующая реальному положению дел. Только что я проявила самодеятельность – и в результате стала хозяйкой собственной зажигалки. Если я в детективном азарте еще что-нибудь предприму, то из этого может выйти еще меньше толку. Так что нужно искупать грехи. А единственный способ – поскорее все доложить Званцеву. Какой бы он ни был размазней – он следователь, или инспектор, или я уж не знаю кто, но в подобных ситуациях он разбираться должен по долгу службы.
Добежать до музея недолго. Четверть часа, не больше. Если бежать, конечно… Но кто меня в лесу увидит? Практиканток там не так уж много, и вряд ли они ложатся спать после передачи «Спокойной ночи, малыши!». Значит, еще десять минут – на поиски невесты. Но отправляться надо немедленно, чтобы Званцев застал всю компанию за столом.
Кузина и Кузен с хохотом и приплясом тащили мою кофту. Уж не знаю, что их так рассмешило, могу только догадываться – они вели кофту за два рукава, как барбоса на задних лапах, и оказывали ей разнообразные знаки внимания.
Я зажала в кулаке зажигалку и закашлялась. Чтобы привлечь к этому событию внимание, еще и застонала – негромко, но очень выразительно.
Все повернулись ко мне.
– Сколько раз я тебе говорила – не смей нюхать этот дым! Ишь, уселась в самое облако! – мгновенно встряла Кузина. – Курица копченая! Это в твоем-то положении!
– Меня продуло на реке! – возмутилась я. – И дым тут ни при чем.
– И ты простывшая сидишь на улице? Держи свою кофту! Впервые вижу такое безответственное отношение к своему здоровью. О режиме я уж молчу!
Режим! Кузина, охраняющая мой режим! Я поклялась в душе обязательно напомнить ей про режим, когда в очередной раз проворонит последний автобус, последнюю электричку и последнюю маршрутку и явится ко мне ночевать в три часа ночи.
– Режим мне на фиг сдался, можно подумать, что я его раньше соблюдала! – с чувством собственного достоинства ответила я. Ответила, зная, что разыгравшаяся Кузина не любит противоречий.
– Мало ли чего ты раньше не соблюдала! Раньше ты только о себе думала. Эгоистка!
Ей удалось выпроводить меня из-за стола и с торжеством отвести к тете Милде.
– Тетя Милда, мне действительно не по себе, – пожаловалась я, когда Кузина вернулась в компанию. – Мне бы прилечь…
– Это сперва свежий воздух тебя одурманил, а потом мужики обкурили, – спокойно объяснила тетя Милда. – Сейчас пойду их разгоню. Полночь скоро.
Этого только не хватало!
– Не надо их из-за меня разгонять! – взмолилась я, – Я же к ним туда больше не пойду! Завтра выходной, рано вставать им незачем, пусть посидят! Просто я такая дохлятина… А кто эти ребята? Моряки, что ли?
– Виестур – наш сосед, а остальные – черт их знает! Мешки моему старику дотащили. Ну, нельзя не угостить. Сам-то он в четыре захода эти мешки бы таскал.
Виестур – это, кажется, был смуглый блондин.
Не объясняя, что за мешки такие, тетя Милда повела меня в дом, в бабкину комнату. Там помещались только узкая кровать и старинный шкаф, расписанный цветами. Такие шкафы я раньше только в этнографическом музее видела.
– Вот сюда можешь платье повесить. Сюда я тебе стакан компота поставлю, чтобы случайно ночью не опрокинула. Окно вот так закрывается. Сумку можешь поставить сюда, в угол…
Тетя Милда неторопливо стелила постель, и вдруг я поняла, что никогда не буду такой, как она, – толковой хозяйкой, направляющей всю жизнь большого семейства без суеты, с пониманием всех и каждого. Я опоздала – в мои годы тетя Милда была уже матерью сына и дочки, думала о том, что и третий ребенок в доме не лишний, а бодрая и деятельная свекровь не слеша приучала ее вести большое усадебное хозяйство. Я опоздала – я уже не податливая глина, из которой можно лепить то, что требуется по обстоятельствам. Меня уже вылепили и обожгли…
Несколько раз тетя Милда как-то странно на меня взглянула. Это, видимо, не относилось к моему «интересному» положению – если у нее по этой части возникали вопросы, она их и задавала совершенно естественно. И лишь когда я разделась и по уши упряталась под одеяла, пока она ходила за компотом, а потом, пожелав мне доброй ночи, ушла, я поняла, что могли означать эти взгляды. Тетя Милда страшно хотела, но не решилась расспросить меня о Кузине.
Все-таки племянник явно намеривался осчастливить семью новой родственницей. А родственница вертит юбками перед подвыпившими мужиками и закатывает несуразные монологи…
Скажи я хоть слово о Кузине – и расспросы начались бы. Но я, озабоченная своими проблемами, этого слова не сказала, и слава Богу.
