– Мог! Но я бы увидел его прежде, чем он опустился на карачки! – Нартов делался невменяем. Если бы я не знала, с каким азартом он берет след, то, пожалуй, испугалась бы.
Гошку старшие временно исключили из обсуждения проблемы. Я подтолкнула его, и он отошел со мной подальше от возмущенного Нартова.
– Что там случилось?
– Нартов твоего топтуна зевнул.
– Нартов?
Если бы мне сказали, что Нартов промахнулся в десяти шагах по слону, или разучился надевать брюки, или пошел работать в оперный театр балериной, я бы скорее поверила.
Он вошел в туалет с разумной целью – не устраивать топтуну проблему выбора, непосильную для топтуньего интеллекта, – по крайней мере, так ему казалось. Он хотел, чтобы топтун не мучался, а сразу устремился за мной. А если их все-таки двое, и один ведет открытое наблюдение, а второй околачивается поблизости, то как раз второй, скорее всего, и займется Нартовым, который по меньшей мере пять минут провел со мной за одним столиком. Если только увидел Нартова. Как он уже успел подметить, видят его далеко не все.
Однако топтун изменил мне и вошел в туалет.
Гошка объяснил мне географию – там были три кабинки, шкаф для всяких гигиенических принадлежностей и еще закуток у входа, оставшийся после перестройки, совершенно непонятного назначения. Нартов встал за крайней кабинкой так, что входящий его бы не заметил. Увидев топтуна, он затаился в надежде, что тот достанет из кармана сотовый и примется докладывать начальству об успехах.
Топтун же попросту вошел в среднюю кабинку. Нартов не услышал ни того, как закрылась за ним дверь, ни того, как она потом опять открылась. Обеспокоенный долгой и абсолютной тишиной в туалете, он высунулся и увидел – двери кабинок открыты, все три, топтун испарился. Нартов выскочил и привел в бар бригаду. Когда он говорил со мной, его осенило – ведь за шкафом могла быть какая-то секретная дверь. Официант вошел в туалет вовремя – шкаф сам с легким скрипом ехал по плиточному полу…
– Черт знает что! – с чувством произнес Валевский.
– Ни хрена себе скромное детективное агентство… – проворчал Марчук, и все мужчины разом уставились на меня. Ну вот, наконец-то, мрачно отметила я, нашли крайнюю!
– Как ты вообще вышла на этого Фесенко? – спросил Нартов.
– По газетному объявлению.
– Оно там что, единственное было?
– Нет, четыре…
– Ну что же, – сказал Марчук, – никогда нельзя пренебрегать интуицией. Прямое попадание! Сейчас же идем и покопаемся у этого Фесенко в кабинете. Вот когда поймем, кто такая эта Черноруцкая и от кого он ее охраняет…
Мы шли по ночному городу, и встречние мужчины поглядывали на меня с определенным интересом. Если бы кто знал, что за моей спиной шагает вторая отдельная загробная бригада (так называл наше формирование Марчук, от чего Валевский морщился, а Гошка, когда впервые услыхал, заржал во всю глотку), – так вот, если бы кто знал! От меня бы шарахались, крестясь и выкрикивая обрывки молитв.
Удивительно, к чему только не приспосабливается человек! Когда я дрожащим голосом спрашивала: «Нартов, а ты – жив?!», то была близка к обмороку, истерике, эпилептическому припадку и безумию, ко всему сразу. Но еще пять минут спустя я говорила с ним почти спокойно. Увидев в церкви архангелов, я тоже сперва испугалась, а потом прониклась доверием и больше не забивала себе голову всякой ерундой: жив, мертв, человек, ангел – имеет ли это хоть какое значение? Нартов был для меня лично жив, я его видела, и тело Нартова под моей рукой было плотным. Марчук, Валевский, Гошка тоже для меня были живы. Архангелы не померещились – не я же одна их видела и слышала. Просто мир, о котором я читала, оказался реально существующим.
Но он и должен был существовать!
Марчук на ходу тихонько травил анекдоты, Валевский отмалчивался, Гошка, как мог, старался соответствовать – смеяться вовремя и комментировать по-взрослому. Нартова я не видела и не слышала. Он расстроился из-за того, что упустил топтуна, и вовсе не желал выслушивать глупые утешения.
Мы бы долго искали бизнес-ковчег, где поселилось агентство Фесенко, но Марчук догадался – позаимствовал из запертой витрины газетного киоска план Протасова. Я вспомнила, как Нартов беззвучно открыл дверь собственной квартиры – возможно, опечатанную. Все-таки взамен жизни ребята получили хоть что-то полезное для сыскарей. Когда мне показали на этом плане, какими петлями я водила топтуна, я призадумалась…
Он же видел, что я его откровенно вожу. Неужели он рассчитывал на то, что мне эта прогулка в конце концов надоест, я на все махну рукой и отправлюсь туда, где сидят пославшие меня к Фесенко люди? Но ведь я же могла позвонить, предупредить! Если женщина в течение дня никому не звонит и ни от кого не получает звонков, это значит, что в городе она совсем-совсем чужая.
Но нельзя одновременно думать про все сразу – а я, пытаясь понять логику топтуна, не забывала и Нартова. Вот уж этот у меня в голове прочно прописался. Нартов, получивший от топтуна щелчок по носу, тихо злобствовал. Марчук, очевидно, в прежней жизни имел немало подчиненных и знал, когда можно рявкнуть, а когда не грех помолчать. Валевский вообще главным образом отмалчивался. Гошка никогда бы не стал задирать старшего по званию. Так что никто к Нартову не цеплялся, а зря – если бы он выплеснул свое негодование, ему бы сейчас стало легче.
Мы пришли к бизнес-ковчегу. Невзирая на позднее время, некоторые окна пятого и шестого этажей горели. Как бригада провела меня мимо бодрствующего охранника – не знаю, мне велели молчать – я и молчала. Наверх, правда, поднимались пешком. Официант, увидев ползущий шкаф, всего-навсего заорал, но вооруженный дурак, увидев, как сама отворяется дверь исторического лифта и вдавливается кнопка с цифрой этажа, вполне может открыть пальбу. Бригада только посмеется, но я рискую влиться в ее ряды уже на полном основании.
Фесенко держал свое помещение на сигнализации.
– Это мы проходили, – сказал Гошка и поковырял пальцем за коричневой пластмассовой коробочкой, лепившейся сверху к дверному косяку.
Бригада вошла.
Фесенко занимал две комнаты. Судя по столам и стульям, возглавлял агентство он сам, имел двух-трех подчиненных и секретаря-делопроизводителя, четыре компьютера, факс, принтер, телевизор. На столе было пусто, но на подоконнике стояли толстые папки с делами. Их было с полсотни.
Марчук роздал бригаде папки.
– А ты отдыхай пока, – сказал он мне. – Хорошо, если сможешь подремать.
– А где?
– Молодой что-нибудь найдет.
Гошка вышел со мной в коридор, мы пошли вдоль запертых дверей и добрались до совершенно неожиданной вывески «Меценат-фото». Гошка, сильно заинтересовавшись, открыл дверь, и мы оказались в обычной фотомастерской, правда, совсем миниатюрной. На стенах висели работы хозяина – в основном женские портреты, еще была стеклянная витрина, а в ней фотоаппараты тридцатых и сороковых годов, довольно дорогая коллекция, если кто разбирается…
Очевидно, хозяин был человеком, известным всему Протасову, – я пригляделась к снимкам и увидела театральных актрис в костюмах, дам в вечерних туалетах, с драгоценностями, имевшими подозрительно неброский вид; интерьеры явно были подлинные и обошлись в копеечку; а кого попало снимать хозяйку богатого особняка на фоне любимой пальмы приглашать не станут…
Но главное – тут нашелся диван.
Я отправила Гошку помогать товарищам, а сама сняла туфли, расстегнула джинсы и легла. Диван был покрыт пледом, и я завернулась в этот плед так, что снаружи осталась лишь голова. Можно было бы и вздремнуть, но сон не шел.
Дома у меня было прекрасное средство от бессонницы – карточные пасьянсы. Оно содержалось в компьютере и выпускалось на волю только по особо тяжелым случаям – когда я не имела возможности
