Он понял, что я имела в виду.
Женщинам чаще приходится приспосабливаться – к другим мужчинам, к другим модам, к другим требованиям. Нартов и Марчук уж если что-то одно с детства задолбили (может быть, и впрямь – с детства?) – так этого из них уже не выбьешь. Решительное неприятие Нартовым психологических вывертов демона было совершенно некстати – ведь не приблатненный же кретин сидит перед ним по ту сторону стола и врет напропалую со слезой в голосе!
То, что Нартов, так неосмотрительно выбранный Намтаром в собеседники, никак не мог приспособиться, стало нашим общим горем.
– Да, – произнес Даниил. – Нам бы раньше встретиться.
Вот этого еще недоставало, подумала я, вроде бы у Теофиля Готье было стихотворение «Загробное кокетство»… И тут же другая мысль меня ошарашила: никто же не говорил и не давал понять, что Даниил – тоже призван навеки из земного бытия! А что, если он – вроде меня, сам увязался?..
Очевидно, интерес в моих глазах был очень уж заметным – он улыбнулся. Уголки рта поднялись – получилась классическая улыбка фавна, нежно-лукавая и соблазнительная. Странным образом она повторяла линию Даниилова лба – сверху, где начинали расти волосы, шла такая же ровная дуга и два острых мыска врезались в темную, с проседью, шевелюру.
В отличие от Нартова, Даниил был высок, тонок, узкогруд, но, глядя на широкие сухие плечи, хороший тренер уже представил бы себе, как на правильные и длинные Данииловы кости нарастить красивые мышцы.
– Ничего бы не вышло, – быстро ответила я. – Мы бы столкнулись, искры бы полетели, и все.
Не люблю, когда во мне сразу и откровенно видят хорошенькую самочку.
Сперва, в юности, меня это смущало – я знала, что мне на такую бурную страсть нечем ответить. Потом было время, когда откровенное мужское внимание казалось мне отвратительным. Тогда я и перешла на спортивный стиль одежды: пусть лучше за феминистку принимают!
Понимаю, что мужиков не переделаешь, но знать, что всякий небритый засранец, идущий навстречу, в своем воображении видит меня голой, развернутой к нему задом и готовой исполнять все желания, – уж больно тошнотворно.
При этом было времечко, когда я вовсю красилась и носила юбки на сорок сантиметров выше колена! Оно закончилось, когда я встретила неважно кого и поняла, что со мной все в порядке. Потом было уже необязательно на каждом шагу доказывать себе самой и прочему человечеству свою женственность.
И даже более того – познав свою женственность во всей радостной полноте, убедившись в способностях своего тела, я поняла – есть вещи, которых нельзя испытывать с кем попало. И дальше строила свою жизнь соответственно.
– Ты давно знакома с Нартовым? – спросил Даниил.
– При чем тут это?
Речка внизу сделала поворот, и дорожка – с ней разом. Я поняла это, когда новообращенный Даниил подхватил меня под локоть и удержал – а то бы, увлеченная беседой, так и полетела в воду.
Это был какой-то невообразимый парк – тот самый, где каменные воротца вели к храму. Я уже знала, что раньше в середине стоял особняк то ли князя, то ли графа, в тридцатые годы переделанный в дворец пионеров, а в начале девяностых каким-то непостижимым образом перешедший в частное пользование. Новый хозяин был отнюдь не граф или князь, а о его славном прошлом можно было судить по совершенно кинематографическому финалу жизни: ночью вокруг особняка была перестрелка, это чуть ли не в центре города, и начался пожар. Утром по неснимаемому золотому перстню с печаткой удалось опознать труп хозяина, не было проблем с трупом его очередной подруги, а шесть прочих трупов, мужских, так навеки и остались безымянными.
То ли князь, то ли граф был каким-то архитектурным коллекционером, и в парке можно было увидеть на расстоянии в тридцать шагов античную ротонду и китайскую пагоду. Были также выложенный мелкими камушками грот, кусок готической башни, мост из страшных замшелых валунов и другой – ажурный, была античная мужская фигура на постаменте, с нетронутыми подробностями, но без головы, много там было всякого добра, которое на неподготовленного человека, да еще днем, действовало умопомрачительно. Однако местные жители, видать, притерпелись.
Ночь как-то облагораживала пейзаж, убирала детали, а силуэты, вырастая за поворотами, были благородны и одухотворенны. Мне еще не разу не доводилось целоваться в китайской пагоде или хотя бы рядом с ней…
– Ты любишь его.
– Хочешь сказать, что мне нужно понять нелепость моей любви и заняться нем-нибудь другим?
– Нет, как раз этого я и не хочу сказать…
– Ну так зачем же ты затеял этот разговор?
Он не ответил, и мы молча прошли еще один поворот. Я поднялась на крутой горбик каменного моста и встала точно посередке, Даниил оперся на перила рядом со мной.
– Вот, смотри – два отражения…
– Ага, – согласилась я. – Не обижайся, просто Нартов для меня – это… это…
– Именно потому, что близость невозможна?
– Да, – честно призналась я. – Если бы мы хоть раз были близки, я не полюбила бы его. А он не полюбил бы меня. Странно, правда? Ведь он пропустил сквозь себя много красивых и даже, наверно, обаятельных женщин. Но я знаю, что уже несколько лет он любит меня… Или я зря называю это любовью?
– Нет, ты права – он действительно тебя любит. И это очень цельное чувство. Он не должен ни в чем себя и тебя оправдывать. Я знаю Нартова лучше, чем ты. Мы очень давно знакомы.
– Странно, а мне показалось – вы впервые встретились после твоего крещения.
– Он просто не помнит меня. Крещение – это в какой-то мере преображение. Я, очевидно, сам не заметил, насколько изменился.
– Ты давно знаком с Нартовым – и?
– Так вот – тех женщин, которые ему отдавались, он всегда немножко, самую чуточку презирал…
– Перестань, – обрубила я этот пассаж. Имелись в виду сразу два «перестань». Первое – незачем дискредитировать Нартова в моих глазах, второе – да я и сама это прекрасно знаю…
– Это с мужчинами случается чаще, чем ты думаешь, – сказал, помолчав, Даниил. – Они не в состоянии даже вообразить, что можно одновременно любить женщину прекрасной любовью и иметь ее в постели. Для них это – полнейший абсурд. Ту, чьим телом они пользуются, они могут кормить, поить, защищать, особенно если родит ребенка, а любить – привилегия не тела, а души, вот как они понимают отношения мужчины и женщины. Нартов сделал своей Татьяну, но ты – вторая, кого он в жизни полюбил.
– Кто же тогда была первая?
– Много лет назад Нартов, как всегда, шел по следу. А он ведь если вцепится в след – то мертвой хваткой… И подвернулась ему женщина – как он полагал, случайно. Надо сказать, это была очень красивая женщина…
Она долго не могла понять, почему Нартов не укладывает ее в постель. А у него все в голове перемешалось – желание с безнадежностью и восторг с обычным мужским опасением потерять лицо. К счастью, он достаточно долго колебался – и в конце концов выяснилась ее связь с тем запутанным делом. После чего он стал принимать всех красивых женщин в штыки.
– Ну и очень глупо! – обиделась я за все наше бабье сословие разом.
– Кто обжегся на молоке, тот на воду дует. Возможно, он им мстил – делая презираемыми… Ты не обижайся, но и для Марчука женщина, которая хочет мужчину, сразу падает вниз на много ступенек. И для Валевского.
– А чего обижаться? Это – первый случай, когда я согласна с мужской логикой. Витьку и Алексея оскорбляет, что им не дают почувствовать себя мужчинами. Они – нормальные сильные мужики, они хотят сами добиваться, тратить время и деньги, одержать победу, а бесплатно и по первому свисту – им не нужно! Вся беда в том, что женщины теряют лицо… И это наводит на мысль…
– Какую?
Мысль была: бедные бабы суетятся, боясь проворонить того, кто даст более сильный и яркий оргазм.
