карачун…
— Принесла же вас нелегкая! — не сказала, куда там, а сердито подумала я про патруль, так злобно, что дальше некуда.
— О-хо-хо-у-а-а-а!.. — был ответ моим мыслям. И прозвучал не в голове — прозвучал, чтоб я сдох, наяву!
Блины тоже его услышали и дружно повернулись на голос.
Этот пока еще незримый голос тянул свое «уа-а-а!» так долго, что черловеческого дыхания бы точно не хватило, и сводя его все тише и тише, завершил слабеньким «а-ха-ха-а-а…»
— Кто там, блин? — спросил командир патруля.
— А я, голубчики, не ждали?.. М-м-м-уа-а-а!..
Наконец у них хватило ума высветить фонариком то место, где пребывал голос. И увидели мы все толстую бабищу, такой необъятности, что впору по улице боком ходить, в старом ситцевом халате, в платке, завязанном узлом вперед, зевающую роскошно, с потягом, с треском косточек!
— Во, блин!.. — приветствовали эту бабищу ошалевшие блины.
— И кто ж это меня разбудил? — осведомилась она, переводя тяжелый взгляд с одной круглой рожи на другую. — Кто ж это додумался? А, масленые вы мои?
Я, вися на съехавшей крыше, смотрела на здоровенную тетку из темноты, поражаясь ее неслыханным габаритам. И понравился мне ее голос — уверенный, в меру суровый, но исполненный тайного веселья, свойственного обычно лишь тем, кто полностью владеет ситуацией.
— А чего тебя, блин, будить? — некстати развеселился командир. — Ты типа спала? Ну так иди спи дальше.
— Не-е! Разбудили — так терпите.
Она подняла голову и, убиться веником, увидела во мраке бледное пятно — футболку Авося!
— Ах ты голубчик мой! — воскликнула она. — Жив! Целехонек!
Блины, проследив направление ее взгляда, тоже обрадовались.
Боевой клич «Ща-а-а!!!» вырвался из четырех глоток. Командир махнул — и патруль кинулся штурмовать лишенный крыши дом, где на чердаке валялся потерявший от окейного залпа сознание Авось.
У одного блина хватило ума вбежать в двери, прямо от которых начиналась довольно крутая лестница. Он поспешил наверх, а бабища — за ним.
Треск, раздавшийся, когда под ней просела лестница, был какой-то апокалиптический. Дом рушился прямо на глазах. Заорали разбуженные бомжи. Оставаться на крыше было уже очень опасно.
Не люблю прыгать в темноту, но на сей раз — пришлось. Отпустив косяк и перекатившись к краю крыши, я соскочила прямо в кучу векового мусора и в ней застряла. Что и неудивительно — куча была мне выше колен. Ближайший блин метнулся ко мне…
— Все о-кей! — рявкнула я ему прямо в рожу, и он шарахнулся. С трудом выдирая ноги, рискуя остаться без кроссовок, я кинулась прочь от дома, и вовремя — он начал сам в себя проваливаться. Грянуло! И тут же блины подняли крик.
Отбежав шагов с десяток я обернулась и увидела угловатую и клыкастую развалину, над которой стояло облако пыли.
— Хреново… — пробормотала я. И точно, было хреново — ведь под обломками остался Авось. Глупый, несуразный, наивный, ничего в этой блиново-хреновой жизни так и не уразумевший!
Тут развалина зашевелилась. Воздвиглось нечто, как если бы встала на дыбы квасная цистерна. С этого темного тела посыпалась всякая дрянь, оно делалось все ниже, как будто сходило с пьедестала, и наконец все мы опознали бабищу в ситцевом халате. На руках у нее в позе «принцесса в обмороке» был Авось…
— Во, блин… — изумленно прошептал кто-то из патрульных.
— Гля! Он, блин! Держи, блин!
Это патруль заметил Авося. Но подступиться к тетке как-то не решался. Она до того уверенно шла сквозь останки деревянных стен, даже не пытаясь их обойти, что это поневоле внушало уважение. Она даже не раздвигала — она продавливала…
И тут до меня дошло, что она-таки явилась!
Никогда еще существо женского рода не вызывало во мне такого бурного желания повиснуть у него на шее.
— Ах ты, моя Нелегкая! — без голоса вскричала я и побежала обратно к дому.
— Ну, будет, будет! — покровительственно сказала она. — Разбудили, подняли, ничего-то не растолковали! Что ж у вас тут деется? А надежа-государь наш — что это с ним?
Го-су-дарь?..
Вот этот — в майке со страшными рожами, в обтрепанных джинсах?
Так оно, надо думать, и было. На кого ж еще столетиями полагались? Да все же на него! Чьим именем дорогу сквозь огонь прокладывали? Да все же он — Авось!
— Океем зацепило, — объяснила я, хотя все было куда хуже: окей прошелся по нему по всему, и теперь бедолагу придется выхаживать, как малое дитя. Государь… ишь ты!..
— Куда нести-то? — совершенно не обращая внимания на блинный патруль, спросила Нелегкая.
— А это хорошо — что ТЫ его унесешь?
— Свои же, родные.
— Ты лучше вон их унеси!
Нелегкая поглядела на патруль и поморщилась.
— Приносить таких уродов случалось, а уносить?.. — пробормотала она.
— Да ты попробуй!
— Да не умею я! — взревела вдруг Нелегкая. — Я все больше приношу!
— Да ведь сцапают они нас сейчас! Вызовут по рации подкрепление и повяжут! — я уж была не рада, что мы с этой дурой связались. Тем более, что командир патруля сейчас как раз со своей поясной рацией и возился.
Стало быть, явится полувзвод блинов, сперва они добьют океями Авося, а потом и за нас возьмутся. Нелегкая-то уйдет — если в канализацию не провалится, а я?..
— И мы вызовем, — вдруг предложила Нелегкая.
— А ты заклинание знаешь?
— Какое еще заклинание? — она уставилась на меня круглыми глазищами. — Для сестрицы родной — заклинание?! Погоди, гаркнем вместе — и ее разбудим.
— Что гаркать-то?
— Кри-ва-я! — подсказала Нелегкая. — Ну, благословясь!
— Кри-ва-я!!! — завопили мы. И повторили этот вопль трижды. Никто не отозвался, не зевнул громогласно, не ругнулся — полнейшая тишина была нам ответом.
— Крепко же твоя сестричка спит, — наконец-то севшим голосом проскрипела я.
— Ничего, долго запрягает, да быстро поедет.
Нелегкая была спокойна, словно на руках у нее не висел тряпочкой помирающий государь-надежа- Авось, а вокруг не торчали вооруженные блины.
Пока мы вопили, блинный командир успел сказать в рацию те слова, после которых с ближайшего поста вылетают на подмогу все, способные держать оружие. Вроде бы и очень далеко зародился рев и гул, а и минуты не прошло, как окреп, налился силой и окружил со всех сторон. Это были общеизвестные зеленые блинные джипы, а хрены — те ездили на белых, словно бросая вызов дорожной грязюке.
Оставалось только юркнуть в развалины — и тем продлить ненадолго свою свободу. Отстреливаться — и то было нечем. Мой репертуар не то чтобы иссяк — кое-что я еще помнила, могла и сочинить на ходу, но отбиваться пришлось бы непрерывно, и столько бы я не выдержала, я же все-таки не уголовник! А если сейчас помянуть страшный синоним — то, чего доброго, Авось не выдержит. Хоть он и в полной бессознанке, но дыхание-то пока работает…
— О-кей! — крикнула я, видя, что блины окружают развалину с нами тремя вместе. — Имела я вас в рыло, в светило, в дрозда, в ежа и в три этажа!
