проклятой печатней…
Наконец погонщик получил знак, остановил крестовину и стал выпрягать ослов.
— Слава великим богам, настал наш час, — сказал хозяин. — Эй, парни! Да вы спите стоя, как породистые лошади!
И мы взялись за дело. Гамид полез за окно, я держал канат. Мы молчали — каждый всё знал без слов. Гамид снизу дважды дернул за веревку — это означало, что из окна свисает какой-то лоскут. Тогда я отпустил канат на десяток локтей, а хозяин, кое-как протиснувшись к окну, спустил на веревке бронзовое кольцо с мешочком, а другое надел себе на шею. Гамид долго примеривался — и запустил груз в окно. Но не вышло — и счастье хозяина, что я загородил собой окно, не то веревка утащила бы его на дно Трубы.
С третьего раза у Гамида всё получилось, и я помог ему залезть наверх по узловатому канату.
— По две «ноги», ослятки мои! — сказал господин Осейф. — Если бы вы знали, какое великое дело совершили! Идем, идем! Я угощу вас вином из лучшего изюма!
Мы отродясь не пили такого вина и очень обрадовались. Оно оказалось сладким и крепким — куда крепче дешевого пива, которое мы брали в харчевне. А благоухало оно так, как райский сад! И мы запели:
— Мы идем, идем, идем, мы козу с собой ведем!
Хозяин схватился за голову. Но мы допели песню до конца.
— Нет, нельзя вас поить хорошим вином, — объявил он. — Вы всю башню вверх дном поставите.
Мы представили себе Другую Башню вверх дном, это было очень смешно, и мы захохотали. Прибежали Абдад и Арбук с дубинкой, явился и маленький Бубук с пращой, из которой он очень метко метал камушки. Наконец появился темнокожий Бурче, совсем голый, и закричал на нас. Мы не знали его языка, но поняли, что сейчас он выдернет у каждого спинной хребет, как у жареной рыбины, а то, что осталось, скормит собакам.
— Так их, Бурче, так их! — одобрил хозяин. — А то стража подумает, будто меня тут убивают.
Мы замолчали и вдруг поняли, что всё безумно плохо. Так плохо, что впору бросаться на кучу камней с самого верхнего яруса.
— Господин, о добрый господин! — запричитали мы. — Скажи нам, господин, отчего нас все обманывают?
— Оттого, что вы доверчивы, ослятки мои, — объяснил он. — Не верьте каждому слову. Вот я же не обещал вам серебряных сиклей. Я сказал, что каждый из вас получит по «ноге», и сдержал слово. А если бы обещал каждому сикль, вы сперва были бы счастливы, а потом очень обиделись. Верьте только тем, кто обещает мало, и вас никто не обманет.
— Нам и так все обещают очень мало… — пробормотали мы. — Неужели мы всегда будем жить в нищете? Неужели на этом свете простым парням всегда будет плохо?
— Во-первых, на этом свете еще неплохо, если сравнивать с тем светом, — рассудительно сказал хозяин. — Если ваши родственники исполнят полностью погребальный обряд и принесут жертвы, или же вас угораздит пасть в бою, служа в царском войске, или же вы нарожаете множество детей, то еще ничего — у вас в подземном царстве будет вдоволь чистой воды, хорошая еда, а главное — покой и никаких денег, из-за которых в мире весь обман. Но если вы, всю жизнь гоняя тачки, не женитесь, не пойдете служить в войско и не оставите достаточно денег для обряда, то в подземном царстве, пройдя все семь ворот и поклонившись привратнику Нети, вы попадете в скверное и пыльное место, где есть только горький хлеб и соленая вода.
Мы заплакали, утирая слезы головными повязками.
— Будь оно неладно, это изюмное вино. Вот ведь что творит с непривычки, — проворчал господин Осейф. — А во-вторых, может, боги сжалятся над нами, и мы наконец построим Новую Башню. И в ней будет царить справедливость…
— Да, да, господин, — обрадовались мы.
— Я вижу эту башню, вижу ее во всех подробностях, прекрасную, стройную и соразмерную! И цвета ярусов на ее стенах будут прекрасно сочетаться между собой, и все будет подчинено единому замыслу, а не то чтобы один прицепил к своему балкону крылатых львов, а другой — свирепых ануннаков.
— Где она, господин, где она? Ты нам тоже покажи! — закричали мы.
— В моей голове, ослятки. Только там, к сожалению, только там высится она и становится бессмертной, потому что ее строят от бескорыстной радости, а не от желания заработать деньги. Жаль, что она только в моей голове останется…
— Жаль, добрый господин, а уж нам-то как жаль! — ответили мы и легли у его ног, и у нас в головах тоже стали расти разноцветные башни.
Утром я проснулся в своем уголке, и во рту было то самое сухое и пыльное подземное царство, о котором толковал хозяин, и пыль там была острая и горькая. Рядом со мной сидел Абдад.
— Ну, слава великой Асторет, что разбудила тебя, дурень, — сказал он. — Ты бормотал, как обезьяна, и размахивал во сне руками. Вставай, пойдем в отхожее Место, и я вылью тебе на голову ведро холодной воды.
— Зачем? — спросил я.
— Чтобы у тебя в голове прояснилось.
— А где Гамид?
— Скажи Гамиду, что с него — «нога». Мы с Арбуком вывели его в нору, потому что тащить полумертвое тело по лестнице опасно, и прошли всю нору, с шестого яруса до ворот, таща его на себе, и уговорили стражников выпустить нас, и оставили его в харчевне одноглазого Арунака, потому что не знали, где он ночует. Наверно, он до сих пор там и спит под столом. И мы полночи с ним возились!
— Но мы выпили совсем немного…
— По целой кружке, дурень. А это же не пиво. Господин и ахнуть не успел, как вы всосали по большой кружке и начали буянить. Изюмное вино нужно смаковать по глоточку.
— Теперь мы будем это знать, — ответил я и кое-как поднялся на ноги.
Женщина Фош позвала нас есть кашу. После холодной воды и каши мне немного полегчало. И когда я впрягся в носилки, то чувствовал себя уже не совсем скотиной, но почти человеком.
— Сегодня вы с Гамидом мне не понадобитесь, — тихо сказал мне хозяин. — Отдыхайте оба. Потом я дам вам еще работу. И будь я проклят владычицей Эрешкигаль, если налью вам хотя бы каплю изюмного вина, драгоценные мои ослятки.
Я повесил голову и этим показал свое полное согласие и покорность.
Но, когда мы тащили носилки с шестого яруса на двенадцатый, я вспоминал, что было ночью, и перед моими глазами встала башня, но не Наша Башня и не Другая Башня, а та, которую я недавно взялся придумывать, с огромной дверью высотой в двадцать ярусов, раскрашенная так, как самый дорогой свадебный ковер. Изнутри она была еще прекраснее, чем снаружи, с просторной норой, светлой и вымощенной дорогими каменными плитками, с голубыми изразцами на стенах и сверкающими кольцами для факелов, пропитанная благовониями, без единого следа ослиного помета, и на каждом ярусе сидели флейтисты с певцами!
Это была башня из головы господина Осейфа, и в то же время — из моей головы. Ибо раньше я видел дверь и открывшуюся за ней внутренность башни такими, какими они могли бы быть на самом деле, а теперь — великолепными, сверкающими!
Мысль об этом чуде поддерживала меня, когда я спотыкался, и помогла мне дожить до вечера. Вечером хозяин довольно рано сказал, что мы свободны, и Абдад отправился навестить вышивальщицу, а я своих. Я отыскал их на третьем ярусе, где они сдавали привезенную глину, и вместе с ними пошел вниз.
Мы обычно не ссорились, но тут был повод: идти или не идти к Зубастому насчет каши?
— Ты, Вагад, вообще молчи, ты теперь не имеешь отношения к нашей каше, — сказал Тахмад. — Зубастый вовремя платит и не требует, чтобы мы чрезмерно нагружали тачки. Зачем с ним ссориться? Он прогонит нас, и не найдется никого, кто бы отыскал нам другого хозяина.
— Ты должен пойти к Зубастому, — убеждал Гамид. — Если ты договоришься с ним, чтобы мы сами готовили себе кашу, то нужно будет переделать договоры — старые разбить, новые обжечь! И тогда ты скажешь ему про Десять лет. Ведь он вписал эти десять лет без нашего ведома, а переделать обожженную
