вошла в комнату, и он вам сказал, что знакомьтесь, это Люся?
— Она позвонила.
Мне совершенно не хотелось все это вспоминать. Да и кому приятно вспоминать свои поражения…
— Позвонила, и он сказал: «Оля, привет!»
— Телефон в коридоре, его соседка позвала, и я не знаю, что он ей сказал… Ой, ее зовут Ирина! Ей- богу, Ирина!
— Все из тебя приходится клещами тянуть, — прокомментировал Гаврилов. — Ирина, и ездит на светлой «девятке». Этого достаточно. Гони двушку. Гони, гони, сама заварила эту кашу, сама и оплачивай частного сыщика.
Он шутил, как нормальный человек, хотя в цирке я от него наслушалась всяких пошлостей, в том числе и матерных. Но, наверное, у них там считается хорошим тоном материться при женщинах, они даже делают это с каким-то кошмарным шиком — вот, мол, мы какие раскованные.
Я дала ему двушку.
— Подготовь бумагу и авторучку, — велел он. — Сейчас будем записывать телефон этой твоей Ирины.
Без всякой надежды на успех я достала из сумочки письменные принадлежности и приготовилась.
Гаврилов сунул двушку в телефон-автомат и снял трубку.
— Диктуй номер! Есть, соединило. Как его зовут, этого актера?
— Николай Ильич Макаров, — я выговорила это имя деревянным голосом, но Гаврилов ничего не понял.
— Алло! Здравствуйте! Колю позовите, пожалуйста! — жизнерадостно начал он. — Уехал? Ах, как обидно… Простите, а я с кем говорю? Да, я понимаю, что соседка, как вас зовут? Ну, не могу же я говорить с женщиной по принципу «эй, вы!» Нина Алексеевна, а вы не знаете, когда он приедет? Я, Нина Алексеевна, здесь проездом, думал, переночую у Кольки по старой дружбе… Да? Нет, если Кольки нет, я Ирочку поищу. Вы не знаете, она-то хоть никуда не уехала? Нет, я знаю, что она ездит на телесъемки, я думал, может, у нее опять недельная командировка? Нина Алексеевна, вы просто замечательный человек! Вы не знаете, у нее рабочий телефон не изменился? Не знаете? Так… замечательная мысль! Ох, что бы я без вас делал? Конечно, конечно, позвоню и скажу, чем все кончилось. Всего хорошего, Нина Алексеевна!
Он повернулся ко мне и сказал тонким голоском, явно передразнивая интонации:
— А вы позвоните на студию и спросите, как найти Ирину Логвинову, вам каждый скажет!
Я уставилась на Гаврилова с восхищением.
— Вот этим ты сейчас и займешься! — уже своим голосом продолжал он. — Возьмешь в приемной большую телефонную книгу — и валяй! А когда узнаешь ее телефон, будем действовать дальше. Только не тяни с этим. Поняла? Мы сегодня же должны вернуть корзинку.
— Вернем, а дальше что? — я действительно не знала, что с этой корзинкой можно сделать дальше, не в милицию же ее нести…
— Пойдем с корзинкой к Кремовской, — решительно сказал Гаврилов, — и заставим ее признаться, что драгоценности нашлись. В противном случае нам и до милиции добежать недолго…
— Я не пойду в милицию! — опять на меня напал перепуг.
— Никто и не заставляет. Но Кремовская, кажется, тоже не заинтересована в том, чтобы ты носила ее побрякушки в милицию. Она что-то затеяла… только я не могу понять что. Если она прячет драгоценности от Кремона, то, раз уж они вернулись к ней, не проще ли отдать их кому-нибудь из родственников? Или вообще положить в сейф в директорском кабинете?
— Но ведь если Кремон их теперь стянет, его сразу же поймают и драгоценности вернутся к ней, — сказал я.
— Если начнется такая склока, Кремон может на нее и в суд подать, потому что она присвоила отцовское наследство. Впрочем, ну их в баню. Хоть бы они и вовсе сгорели, эти побрякушки, но чтоб перед этим все поняли, что Люба тут ни при чем. И как можно скорее. Вот что главное.
— Когда милиция найдет вора, — без особого оптимизма молвила я, — всем и так станет ясно, что Любаня ни при чем.
— Предположим, вора найдут, но когда? — резонно спросил Гаврилов. — Пока они там будут бегать со своими отпечатками пальцев и прочей мурой, да еще, чего доброго, возьмут с Любани подписку о невыезде, в Симферополе начнет работать новая программа. Колесниковы подождут ее, подождут и возьмут другого ассистента. А для нее это — шанс, понимаешь? Да еще за спиной все шепчутся — а вдруг действительно она?.. Люба должна в воскресенье вылететь в Симферополь. А преступника милиция пусть потом ловит, сколько угодно. Бог в помощь!
— Вы что, не хотите, чтобы его поймали? — спросила я.
— Все они хороши и все друг дружку стоят! — с неожиданной злостью ответил Гаврилов. — Все, пришли. Я иду первый, ты — через две минуты. И звони на телестудию немедленно.
Он перешел улицу и вошел в цирк. Я прошлась взад-вперед и уже шагнула с тротуара на проезжую часть, как вдруг отдернула ногу и отпрыгнула в сторону.
Прямо на меня шли наша бухгалтерша Рубцова и Александр Кремон.
Кремон вел Рубцову в кафе напротив. А я как раз не завтракала. Если я не позавтракаю, я не человек. Я буду смотреть на мир голодными глазами и думать только о яичнице. И, в конце концов, все равно я бы сейчас отправилась перекусить.
Естественно, я пошла за ними в стояк. Они взяли кофе, а я — кофе и пирожки. Но я встала так неудачно, что не слышала их разговора. Поняла только, что Кремон жалуется, а Рубцова его утешает.
Все-таки Кремон здорово постарел. А может, на снимке он был просто хорошо загримирован. Вороные кудри выглядели убого — слиплись они, свалялись, что ли? Широкое лицо, которое на той фотографии улыбалось от уха до уха, тоже как-то смялось, обвисло, как говорит Алка, потеряло товарный вид. Да и вообще он не был похож на артиста. Так выглядят старые инженеры у мамки в конторе, которые уже даже собственным женам не нужны… ага, я поняла, в чем дело. У Кремона был удивительно неухоженный вид. Как будто он вообще не моется и не чистит одежду. Что бы это значило?
Жалуясь, Кремон забывал про кофе и размахивал руками. А Рубцова, утешая его, не забывала отпивать кофе, и вообще никакой скорби у нее на лице не было.
Тут я сообразила, что ведь Кремон меня не знает. Это я его видела ночью возле цирка, а он-то меня не видел! И я нахально подошла к ним и встала так, что Рубцова оказалась ко мне спиной, а Кремон — лицом. Теперь я по крайней мере могла услышать часть его причитаний и заесть их своими пирожками.
— И вот я уже заказал музыку классному композитору, — возбужденно рассказывал Кремон, — мне уже шьют костюмы в театральной мастерской. Я достал такой материал! Я уже репетирую степ. Это будет номер супер-класса. На прощание я всем им покажу, кто такой Александр Кремон! Верочка, я же знаю, что буду работать этот номер два года, не больше, но я должен его сделать, я с ним переспал, я его вижу… У меня будет пьедестал — как шляпа канотье, такая же шляпа будет на голове. Я выйду в жилетке и белых брюках, это будет настоящее ретро…
— Теперь все работают настоящее ретро, Саша, — сказала Рубцова. — И степ бьют тоже многие.
— Нет, это будет не такой степ, — убежденно отвечал Кремон, — это будет джазовый степ! Я верну на манеж настоящий джаз!
— Уже давно вернули, Саша.
— Нет, этого еще не было — джаз на моноцикле. Я готовлю сюрприз. Сценарий блестящий. Сперва небольшой джазовый проигрыш, пистолет — и в форганге появляюсь я. На мне длинное черное пальто с поднятым воротником, руки и в карманах. Я — старый безработный артист, холодно, льет дождь, я никому не нужен… Вдруг в музыке — ритм. Я начинаю выбивать степ, прямо в пальто, а под пальто спрятан моноцикл, понимаешь, это пальто и создает образ, и прячет моноцикл…
— Понимаю, — Рубцова допила кофе. — Спасибо тебе за кофе, Саша. Только ничего у тебя здесь, боюсь, не получится. Тебя не возьмут в наш цирк на репетиционный период. И никто тебе тут реквизит
