заказывать не станет. Я как бухгалтер тебе честно говорю — цирк в прогаре, я-то это знаю! Еле людям зарплату платим. А ты про номер экстра-класса! Тут, того и гляди, начнем цирк по ночам сдавать под дискотеки!
Я обалдела! Дискотеки в цирке! Ну, ва-аще улет!
— Я денег не прошу. В моей семье как-то не принято побираться, — гордо сказал Кремон. — Если бы я получил то, что мое по праву, я бы выпустил номер мгновенно! Мне приходится торопиться, Верочка, через два года я растеряю половину трюков, я ведь уже не мальчик, Верочка… Галка — я не хочу ее ругать, Верочка, она обыкновенная женщина, большего от нее требовать нельзя, она просто маленькая женщина, которая цепляется за любовника, тряпки и побрякушки… да, так вот… Галка сыграла комедию. Я это знаю точно. Наши фамильные сокровища у нее, вся эта история с кражей — липа, клянусь тебе! Я это знаю! И девчонке той, конюху, они хорошо заплатили, чтобы она пока все взяла на себя. Думаешь, я не знаю, как это делается? Я знаю, Верочка, я знаю, почем теперь такие вещи…
— Пойдем, Саша, — предложила Рубцова. — У меня дел по горло.
— А когда моя мачеха Галина Константиновна кончает репетировать? — осведомился Кремон. — Я уже беседовал с ней намедни… Хорошего — понемножку. Случайно сталкиваться нам вроде бы и незачем.
— А ты и не столкнешься, — пообещала Рубцова. — Пойдем ко мне в бухгалтерию, ты там посидишь, я тебе газету дам. А потом я схожу за кулисы и узнаю, где Кремовские.
Я спряталась за чью-то спину, пока Рубцова и Кремон проходили мимо. И я унюхала, что от Кремона разит спиртным. Может, это был коньяк, а может, и что другое, я так детально не разбираюсь. Но одно я знаю точно — плохо, когда человек пьет с утра, а потом начинает рассказывать, какой у него будет прекрасный номер, и как он с этим номером объездит весь мир. Я такого путешественника в цирке уже видела. Он работал служащим по уходу у дрессировщиков Рамазянов, и он действительно любил животных, за это его и держали, но вот врал он спьяну, как барон Мюнхаузен!
Рубцова повела Кремона к себе, а я вслед за ними проскочила на свое рабочее место. Стоило мне открыть телефонную книгу на той странице, где телестудия, как раздался звонок.
Это вполне могла быть мамка. Я подумала, что, пожалуй, лучше с ней объясниться по телефону, чем дома. Тут ведь и трубку положить можно, если что. Но это была Светка.
— Слушай! — заорала она. — У тебя чего, совсем крыша поехала? Где ты была?
— Где была, там меня больше нет, — гордо и лаконично ответила я и отнесла трубку подальше от уха, потому что Светкины вопли и так были здорово слышны.
— Твоя мамахен совсем умом повредилась! Она же к нам до трех ночи звонила — она была уверена, что ты у нас, только не хочешь подходить к телефону. Моя мамахен в конце концов твою послала!!!
Это была плохая новость. Из нее следовали две неприятности. Первая — что моя матушка возненавидит Светку и ее семейство, а Светка на какое-то время станет у нас дома персоной нон грата. Вторая — что Светкина маман с такой же любовью теперь будет относиться ко мне. Все это — дела временные, обе наши старушки через месяц уймутся… может быть…
Конечно, с мамкой разговор будет — не приведи бог. Но если она уж настолько мне не доверяет — пусть ведет к гинекологу! Однажды Светка своей такое сказала — но ее мамуля не захотела позориться, и напрасно — она узнала бы про свое чадо много нового и интересного.
Мне надоело, что меня каждый день оскорбляют. Я ведь вообще не скандалистка и очень спокойная. Алка говорит — флегма, как все толстые люди. Я ведь даже могу по пальцам сосчитать, сколько раз в жизни целовалась! Но мне надоело… просто надоело…
— Юль, Юль, а мне-то ты хоть скажешь, где была?
— В цирковой гостинице, — я хотела было соврать, как задумала, что провела бурную ночь, но вдруг что-то внутри возмутилось и помешало. — Там компания собралась, а потом мы не смогли вызвать такси, и мне пришлось остаться. Как видишь, все очень просто.
— Действительно, просто, — согласилась Светка, — только поди объясни это твоей мамахен!
— Да-а… — согласилась я. — Этого ей сам Господь Бог не объяснит. Она начнет вопить — почему я домой не позвонила?! А какое там домой? Я и опомнилась-то в третьем часу!
— Пили? — как мне показалось, с завистью спросила Светка.
— Ага, коньяк. Слушай, Светильда, а ты не могла бы ей позвонить? Сказать, что я нашлась, а? А то она будет искать меня в цирке — и ты ж понимаешь…
— Я позвоню и скажу, что ты в ужасе от содеянного! — пообещала Светка. — И сразу же положу трубку, а то и мне достанется.
— Давай, я потом тебе перезвоню.
Я стала набирать подряд все телефоны телестудии, но без всякого результата. Черт их знает, может, они, как мы, работают только по вечерам. Тоже, видимо, артисты… и я вспомнила Кремона.
Естественно, я сорвалась с места и понеслась разыскивать Гаврилова. И я нашла его возле форганга, где доска объявлений. Он там разговаривал с Кремовским. Кремовский только что кончил репетировать и еще был в тренировочном костюме. А говорили они про гавриловскую пятку.
— Ты допрыгаешься, — сказал Кремовский, качая головой. Сейчас он не был похож на Макарова, еще и потому, что Макаров тонкий и стройный, а у этого под тренировочными штанами обозначился живот. На манеже-то он так одевается, что живота не видно, а на репетиции сойдет и с животом.
— Уже допрыгался, — ответил Гаврилов. — Когда я соскакиваю в манеж, поверишь ли, в бедре отдает, как будто гвоздь загнали.
— А какого черта ты в манеже соскакиваешь? — резонно поинтересовался Кремов-ский. — Я бы на твоем месте оставшиеся представления «почту» не ездил, а работал только «свободу». И барьеры брал бы как нормальный человек, сидя. Ты же навернешься к чертовой бабушке.
— Плохо, что когда я в растяжке, ахилл чувствуется, — пожаловался Гаврилов и для выразительности еще потрогал ногу над пяткой, там, где ахиллово сухожилие.
— Отработай ты эти раза просто в седле, тогда и с такой высоты прыгать не придется, — советовал Кремовский.
— Нет, без «почты» это не номер, а так… видимость, — возразил Гаврилов. — Ну, подумай, кто у нас теперь ездит «почту», да еще без цигли?[4] Наверно, только я один такой дурак. А «свободу» выводят все, кому не лень.
То, что он ездит сразу на двух лошадях, и называется «почта». А когда лошади сами танцуют в манеже, это «свобода». И Гаврилов прав — «свободу» я только в нашем цирке уже дважды видела, и еще по телевизору, а «почту» — впервые.
— Вот циглю, кстати, ты мог бы пристегнуть, — заметил Кремовский. — Если что — ведь повиснешь на поводьях и грохнешься. А цигля — это надежно.
— Это позор на мою седую голову.
Насчет седой головы он соврал — этим и не пахло. Пока.
— Хотя бы перед барьерами, — настаивал Кремовский. — А ну как не вовремя пятку прихватит? Грохнешься под копыта — тут тебе и череп проломят. Ты же с первой пары рухнешь аккурат под вторую, и сразу по тебе пройдется третья. Ну, пристегни ты эту циглю! Так, для гарантии! Потом незаметно возьмешь ее. Никто не заметит, что между поводьев затесалась цигля! Свои — и то не заметят!
Цигля — это ремень такой, он пристегивается к седлу. За него держатся джигиты, когда едут стоя, а Гаврилову это действительно ни к чему. Но Кремовский прав — у него теперь пятка с сюрпризами, не надо рисковать…
Они продолжали спорить, и я отошла в сторонку, не упуская их из вида. Я искала Любаню — и нашла ее. Она появилась передо мной неожиданно красивая. Во-первых, она не успела переодеться в свою фуфайку образца тысяча девятьсот четырнадцатого года, а во-вторых, стоит женщине надеть что-нибудь новенькое, пусть даже заколку для волос, как она от радости и гордости хорошеет.
На Любане была очень милая полосатая кофточка.
Раньше я этой кофточки не видела и, конечно, заинтересовалась.
— Дашь примерить? — спросила я.
— Конечно, что за вопрос. Сейчас переоденусь, а ты мерь.
Любанины вещи мне обычно впору, хотя фигуры у нас разные. У нее грудная клетка узкая, а сама
