– А ты откуда знаешь?
– А вот и знаю. Если бы русские пошли воевать в Курляндию, то и мамка бы с ними поехала, она же всегда за армией ездила. И я бы там родилась! А я родилась в Риге! И крестили меня в Риге! В Николаевской церкви! Что в Московском предместье! Жаль, сгорела церковка, и с богаделенкой вместе… Если бы тогда война была – она бы мне теперь каждый день об этом рассказывала! На войне знаешь как живется? Солдаты платят хорошо – это раз, а если добыча знатная, такие дорогие вещицы приносят – страсть!
– Все равно – русские господа виноваты… – обреченно и непреклонно отвечал Мач. При этом он, как ни странно, имел в виду Рубцова и Александра, потому что других русских господ почитай что и не видывал, а Рубцов с Александром здорово его перепугали.
– Круто взял, да не туда попал! – рассердилась Таня. – Притащился откуда-то из медвежьего угла и сразу знает, кто прав, кто виноват! Ты вот поговори в Риге с ребятами из латышских братств! Они русских не виноватят! Они тебе все растолкуют! А мне с дураком беседовать нечего!
Оба надулись.
– Шел бы ты отсюда… – буркнула девушка. – Ты с нашими не уживешься… Больно умный!
– И пойду, – Мач поднялся с солдатской шинели. Вдруг он вспомнил о главном! – А… воля?..
– Что воля? Про таких, как ты, дураков, воля не писана! Ступай, ступай!
Мач устремился было к дверям, но заветное словечко удержало его, смирило, угомонило.
– Что ты так сразу налетаешь? Нападаешь, как ястреб на курицу… Я же понять хочу…
– А чего тут понимать? – Таня оказалась не только вспыльчива, но и отходчива. – Садись, растолкую. Взять нас с мамкой… Пока не было блокады, в Риге иноземные купцы не переводились, матросики, кого только не было! Мамка меня как барышню водила! И платьица, и башмачки! Теперь уж который год Рига в забросе. Наш царь Наполеону решил насолить, французские товары такими пошлинами обложил, что их только дурак теперь к нам открыто повезет. Пока – понятно?
– Понятно, – Мач вспомнил, что о том же толковал и старенький учитель.
– А теперь и вовсе война! Кто в Риге остался? Местные жители да гарнизон! Много ли денег у солдатика? Мамка моя уж про ту Никольскую богаделенку заговаривала… Может, возьмут Христа ради? Теперь туда без большого разбора брать стали. Так ведь и богаделенка сгорела! А мне как жить? Чем пропитаться?
– Замуж выходи, – посоветовал Мач, да, видно, совсем некстати.
– Вот разве ты на мне женишься! – с неожиданной злостью отрубила Таня, и вдруг лицо ее изменилось, рот приоткрылся, видно было, что она – во власти замысла. – Послушай, а у тебя невеста есть?
– Была, – соврал Мач, потому что до этого дело вовсе не доходило.
– Перебили? Кто? Богатый? Очень? А кто раньше сватов заслал? А она – что? Ее воли тут нет?
Танюша опять засыпала парня вопросами, но тут уж он попросту отмолчался.
– Да ты не горюй, получше найдешь! – пообещала Таня и придвинулась к Мачу поближе. – Ты парень ладный, пригожий, бобылем не помрешь. А то и впрямь ко мне сватайся!
Мач усмехнулся.
– Разве других женихов нет?
– То-то и беда, что нет… А я ведь не какая-нибудь маменькина дочка! Я и себя, и муженька прокормлю, и детишек, и свекру со свекровью перепадет! Я к делу пристроюсь! Я же всех лодочников знаю! Теперь-то я кто? Девка! А буду замужняя баба – и отношение ко мне другое будет! Товар мне станут давать!
– Какие лодочники? Какой товар?
– Какой-какой! Неуказанный! Думаешь, раз кофей пошлиной обложили, так рижские барыни его и пить перестали? По прежней цене, почитай что, берут! Я же все знаю, и кто везет, и откуда, и почем, и куда сбывают! Погоди, вот ближе к утру придут наши, надобно их встретить, покормить, я тебя с кем следует сведу, всю жизнь благодарить будешь!
Мач, простая душа, никак не мог взять в толк, о чем девушка так страстно ему рассказывает. А речь шла всего-навсего о контрабандном промысле, в котором ты вроде и вольная птица, и по-над пропастью ходишь.
Таня действительно дождалась бы на тайном складе вместе с Мачем своих приятелей, везущих неуказанный товар, и пристроила бы парня к делу, и заморочила ему голову будущими доходами, хотя вполне хватило короткого словечка «воля». Но она по-женски поняла, что второго такого случая выйти замуж ей, может, так скоро не выпадет. Неопытный парень совершенно не обратил внимания на ее слова о матери, странствовавшей следом за армией, а уж о том, что дочка могла пойти по мамкиным стопам, тем более не задумался. И Таня решила ковать железо, пока горячо.
– Я тебя, миленький, не тороплю и не неволю… – шептала Танюша, накидывая шинель и на Мача, притягивая его к себе под этой колючей шинелью. – Ты подумай сам – коли хочешь в Риге жить, то тебе жена нужна, а то избегаешься, бедненький! А со мной не пропадешь! Я тебе в первый же год паренька рожу! Право, рожу, не побоюсь!
Такого Мачу еще никто и никогда не предлагал.
Два года назад появилась в его доме малышка-сестричка, поздняя дочка. И он еще не успел отойти от всех тех неудобств, которые возникают у всякого, живущего в одной комнате с отцом-матерью, братцами и малым ребенком впридачу.
Конечно, парень знал, что однажды он женится – и появятся такие же крикливые дети. Знать-то знал…
Таня очень удивилась – парень рядом с ней лежал бревно бревном, какие-то мысли бродили и зрели у него в голове, а ведь она своими глазами видела – он и ладный, несмотря на малый рост, и бойкий, и разговорчивый. Такого, чтобы парень, лежа с ней рядом, язык проглотил или слова растерял, еще не случалось. А этот и рукам воли не давал!
– Что же ты, миленький? Или я тебе не хороша? – обиженно спросила Танюша и сразу поняла, что ступила на верный путь. – Или я стриженая какая-нибудь, или тоща, как смертный грех? Или у меня личико черномазое?
Она взяла руку парня и провела его ладонью по своей щеке.
– Ты косу мою приподними! Два фунта весит! Если не такую – то какую ж тебе косу надо?!
Мач коснулся рукой волос девушки, пальцы сами добрались до шеи, а Танюша уже целовала его в щеку, уже искала его губы, и лихая мысль вспыхнула в голове у растревоженного парня: ну и пусть будет ребеночек! Всем назло!
– Миленочек мой, жизненочек!.. – услышал Мач. – Вся твоя буду, вся твоя!..
В каком-то отношении ему с пылкой Таней повезло: опытная насчет объятий и поцелуев, она ненавязчиво направляла его руки и губы куда следовало, и все сейчас было для него открытием, и пуще хмеля были те жаркие слова, что обжигали ухо…
Вдруг в риге стало светло.
Таня ахнула и окаменела.
Под низким потолком висел огненный шар.
И в шаре том Мач увидел почти человеческую физиономию.
– Ишь, куда забрался… – проворчал голос.
Мач уже удирал однажды от этого шара, ломился сквозь кусты, и до сих пор не понимал, как это его занесло в еловый сухостой. Он вскочил с мешков и кинулся прочь. На сей раз шар за ним-таки погнался!
Когда горячее ядро ударило под коленки, Мач завопил. Ноги оторвались от земли, жар охватил тело – и вопль, рожденный ужасом, от ужаса же и оборвался.
В ушах засвистело.
Очнулся он на лесной поляне, перед вековой елью. Ее ветви начинались довольно высоко, и под ними, как в шатре, расположилась компания старух. Мач видел только их лица, потому что огненный шар, сильно потускнев, висел в воздухе чуть ли не между взлохмаченных голов.
И старухи были совсем голые, ужасные в своей наготе.
– Пусть они объявят свой язык главным! Пусть они вообразят, что их язык в смертельной опасности! – говорила страшная старуха прямо в глиняный горшок, который держала в руках, а прочие кивали и бормотали вслед за ней, как бы запоминая. – И гонят прочь всех, кто не говорит на этом языке!
