– Думаешь, ему там будет хуже? – задала она вопрос, который и ее немало беспокоил. – Думаешь, климат, жара? Так там же шестнадцать климатических поясов! Будем жить в горах, там прохладно, говорят…
– Хуже не будет.
– Если я его не увезу, он тут в петлю полезет! – убежденно заявила она. – Он же – как дитя малое! Семнадцать изобретений… Он же только изобретать может, только работать по двадцать пять часов в сутки! А кому это здесь надо?
Я пожала плечами. Глупый, однако, вопросец…
– Ничего, будет в Израиле одним латышом больше. Там для его мозгов применение найдется… – злорадно буркнула Милка.
– А не найдется, так Америка под боком, – печально пошутила я.
– Насчет денег не беспокойся!
– Я и не беспокоюсь.
– С первым же гонцом!
– Да ну тебя…
Эрик – хороший, порядочный, честный мужик, только вот свободы он не выдержал. Смотрел, смотрел по телевизору какую-то ахинею и стал медленно заваливаться набок. Если смотреть телевизор шестнадцать часов в сутки, то от него одного инфаркт схватишь. А занимался этим Эрик в таком количестве потому, что два года болтался без работы. Все деньги, сколько Милка смогла собрать, ушли на операцию и больницу.
Я посмотрела на осунувшееся некрасивое лицо. Она была действительно некрасива – как я этого раньше не замечала? И постарела, и взгляд стал затравленный. Но сейчас она была куда ближе, чем четыре года назад – элегантная президентша крошечной фирмы в бриллиантовых сережках, спешащая между презентацией и банкетом еще провести час в номере-люкс с шальным президентом такой же лихой фирмочки.
Бриллиантовых сережек, о которых она всю жизнь мечтала, уже не было…
Имелась еще одна проблема, о которой Милка мне не говорила, но я и так знала. На ее фирме висел немалый кредит. Если бы не болезнь Эрика, не этот стремительный отъезд в Израиль, она рассчиталась бы вовремя. Милка очень уважала деньги, вела им точный счет и страшно обижалась моему пренебрежению к всякой бухгалтерии. Если она махнула рукой на деловые обязательства – то что это значило?
Возможно, то, что она все-таки любила своего покорного, тихого, растерянного, никому больше не нужного Эрика.
– Пошли отсюда, – сказала я.
Нечего ей было смотреть на этот прекрасный город, попавший в лапы к дуракам. По этим улочкам она бродила с одноклассниками, в этих кафе сидела с женихом. Нечего!
И мы пошли прочь. И мы шли по торговым улицам рижского центра, рассуждая о контейнерах, долларах, израильском климате и прочих серьезных вещах. Кажется, мы даже дошли до борьбы с арабскими террористами, когда ко мне с лаем бросилась бледно-рыжая собака … коккер-спаниэль… и белесый, как бы выгоревший, мысик на лбу… Таро?..
Пес, как всегда, с разбегу уперся передними лапами мне в бедро и лаял, лаял…
– Таро? Ты? – спросила я его. – А хозяйка где?
Милка тоже брала у Марии Николаевны всякую нетленку – когда еще здесь книги были в моде. И Таро она знала. Хотя он, подлец, ее в упор не видел – чувствовал ее искреннюю нелюбовь к четвероногим.
Мы завертелись на месте – библиотекарши не было.
– Ты удрал, что ли?
Пес заскулил-запричитал.
Что-то случилось.
– Где баба Маша? Таро, где баба Маша? А ну-ка, веди! – велела я.
– В магазине, наверно, – решила Милка. – Дай-ка я загляну.
– Да нет, – нагнувшись и удерживая пса за ошейник, возразила я. – Гляди, барбос-то без поводка. Что- то тут не так… Таро, где баба Маша?
– Домой, Таро! – вдруг догадалась Милка. – Домой!
И он привел нас на пятый этаж старого дома, и оказалось, что дверь квартиры была не закрыта…
Мария Николаевна лежала в жалкой комнатке – ей, судя по всему, было очень плохо. Таро прыгнул на постель – и худая, серая, морщинистая рука выбралась из-под клетчатого пледа, легла на густую палевую шерсть.
Мы загалдели, полезли в холодильник – нужно вызвать врача, нужно накормить больную!
– Нечем, – очень тихо сказала она и заплакала. – У меня только пакет муки остался… Я Тарошку выпустила, чтобы добрые люди подобрали… Что же – ему вместе со мной помирать?.. Еле до двери дотащилась…
В холодильнике было тепло и пусто.
В кухонном шкафчике действительно стояли только жалкие остатки геркулеса и этот самый пакет.
– Вам что, пенсию не принесли? – спросила Милка.
– Принесли. Я за квартиру заплатила…
– Перебилась бы квартира, так ее, перетак! – Милка в ярости блещет таким красноречием, что хоть уши затыкай. Но у Марии Николаевны на это движение уже не было сил.
– Как же можно за квартиру не платить? – искренне удивилась она. – Девочки, миленькие, родненькие, позаботьтесь о Тарошке, чтобы в хорошие руки, девочки, доченьки…
– Что же вы не позвонили? – домогалась я, выкидывая из своей сумки на стол сосиски, колбасу, бананы.
– Скорая?! – рявкнула в трубку Милка. – Здесь человек умирает! От голода! Старая женщина! Улица Свободы пятьдесят шесть – девятнадцать!
Ей ответили что-то официальное.
– Хорошо! – воскликнула Милка. – Я сейчас же вызову сюда полицию и журналистов. Как ваша фамилия?
Очевидно, фамилию назвать отказались.
Милка раскрыла рот – и нетрудно было догадаться, что из этого рта вылетит. Я выхватила у нее трубку.
– Если через десять минут не приедет машина, через пятнадцать минут здесь будет весь Дом печати, – как можно спокойнее сказала я. – И телевидение. А узнать вашу фамилию не проблема.
И сразу же положила трубку.
Действительно – скорая помощь прибыла через десять минут. Молодая докторша еще и накричала на нас с Милкой – где мы были раньше?! Она выпалила какие-то многосложные медицинские названия с таким видом, будто не знать их – преступление. Санитары тем временем уложили Марию Николаевну на носилки и понесли из комнаты. Таро словно приклеился к хозяйской руке.
– Тарошку возьмите… – просила библиотекарша, уплывая. – Тарошку…
Я оттащила пса за поводок.
– Положение тяжелое, – сказала докторша. – Где же вы все были раньше? Сперва не покупают старикам лекарств, а потом вызывают скорую!
– На какие шиши? – спросила яростная Милка. – Вы хоть знаете, почем теперь эти проклятые лекарства?
Уж Милка-то знала…
– Хочу вас предупредить, – докторша вздохнула. – Надежды очень мало. Организм старый, изношенный… недоедание, авитаминоз… В общем…
– Ясно, – неожиданно лаконично отвечала Милка.
Таро, словно все поняв, отчаянно залаял.
Докторша, не прощаясь, вышла.
– Пакет муки… – сказала я. – Последний пакет муки…
Что-то в этом было такое… такое…
