коврига, когда мы доставали ее из печи, чтобы смазать корочку водой, излучала радужный ореол, но если бы они так взмокли над аброй, как я, они бы тоже усомнились. Одно дело – когда тебе магию преподносят как бы готовенькой на блюдечке. Остается только верить и радоваться. Другое – когда сам ее в поту лепишь. И в каждом своем движении сомневаешься…
– Они всего-навсего хотят помешать нам попасть в ночь равноденствия к кромлеху, – я нашла самый успокоительный вариант событий. Но вряд ли бы к утру Авы разобрали свои коряжные баррикады. И морить нас тут голодом они тоже не собирались.
Что же эти вредные старухи затеяли?
– Хлеб! Хлеб! – грянуло за окном.
– А шиш вам! – негромко сказала я, когда они устали вопить и притихли. – Дулю. Фигу. Нужен вам хлеб – пеките себе сами.
– Испечем!
Сквозь щели в ставнях полыхнуло пламя!
– Они подожгли коряги! – сообразил Славка.
– Коряги сырые, они так гореть не станут! – Гунар вскочил и, ухватившись за скамью, хотел было выбить ставню, но Славка повис у него на плечах.
– Ну, значит, они принесли из лесу хворост. Он сухой… – обреченно объяснила я. – Эскадрон, кончай возню! Нужно звать Ингуса!
И мы, как дети малые, завопили хором в такт, который Славка отмахивал шершавым набитым кулаком:
– Ин-гус! Ин-гус!
– Не поможет вам Кехн-Тоол! Он далеко умчался! – перекричала нас Тоол-Ава. – Гори, пляши, мой огонек!
Дым просачивался в комнату. И стало нам-таки жарко.
– Эскадрон, уходим! – приказала я. – Будем живы – другой хлеб испечем!
И потащила за собой Таро.
В сенях стояла лестница на чердак. Мы еще могли выбраться на крышу и соскочить вниз. И признаюсь честно – я первой оказалась на ступеньках, я даже коснулась рукой люка, но тут Славка, придерживавший лестницу, основательно выматерился.
– Гунар! Мать твою так и перетак! Ты чего там застрял?
– Шекспира на тебя нет! – прикрикнула я сверху. – Эй, Гунар! А ну, сюда живо!
Но Гунар не отозвался.
– Самоубийца траханный!
На самом-то деле я сгоряча выразилась еще покруче Славки. Может, и правы злобные бабули с плакатиками, утверждая, что русский мат способен погубить латышскую культуру? Вообще-то он на многое способен…
Мы вернулись и сдернули фотокора со скамьи, на которой он сидел головой в коленки.
Тут что-то грохнуло и по крыше.
– Ну, кранты! – Славка достал из кобуры свой служебный пистолет. – Тут восемь патронов. Четыре – им. Если не удастся выбраться, остальное – нам.
– Ты прав. Не гореть же. Славка!
– Ну?
– Прости меня…
Мы стояли и ждали неведомо чего. Таро путался между ног и тыкался в коленки.
– Ну? – спросил Славка. – Пора?.. Гунар!
Гунар молча подошел и обнял нас обоих. Три головы оказались так близко, что для всех нас хватило бы теперь, пожалуй, и одной пули.
Вдруг Таро залаял.
Он подскакивал и вовсю заливался, он рвался с поводка – но не вперед, а прямо вверх.
– Погоди! – я схватила руку с пистолетом. – Ставь на предохранитель! Сейчас что-то будет!
И тут вдали возник гул. Он рос, ширился и снижался. В считаные мгновения он перерос в оглушительный рев. И рев этот, пронесясь над пылающим хутором, опять потек ввысь.
– Тьфу! Чуть не плюхнулся! – сердито прогрохотало над облаками.
– Перелетное озеро! – воскликнула я.
– Дед слишком высоко взял! Погоди, сейчас он зайдет еще раз! – завопил Славка. – Эй, дед! Ты на вираже, на повороте, понял?!.
Как бы в ответ гул послышался снова.
Озеро, широко раскинувшись под ночным небом, шло к нам на помощь! Оно стремительно снижалось, оно уже касалось вершин берез и, заложив крутой вираж, накренилось так, чтобы проскользнув тяжелым краем по самой траве, ударить изо всей силы и снести к чертям не только кучи хвороста, не только лесные коряги, но и полстены старого хутора. А потом взмыло ввысь!
Затрещало, загремело, сырой ветер с брызгами, ворвавшись, опрокинул скамью и стол, погасил свечи.
Мы стояли в проломе, мокрые, как мыши, и хохотали.
Дорога была свободна!
– Бегите с хлебом к кромлеху! – велел сверху дед и снова пошел снижаться.
– А он испекся? – спросил Славка.
– Гунар! Он испекся? Ты же у нас главный пекарь! Ну, подноси к носу!
– Да ну тебя! – Гунар откинул заслонку и выволок из устья пышную, меченую крестом ковригу. В темной комнате с развороченной стеной сразу посветлело.
– Бежим! – Славка сунул пистолет в кобуру и взял меня за руку. Гунар, спихнув горячий хлеб в немытую абру, ухватил ее за оба края.
Мы побежали. Таро с лаем несся впереди.
Над нами низко-низко, охраняя, шло перелетное озеро.
За спиной выли Авы.
До леса не было и трехсот метров. Тут уж милому дедушке пришлось взять повыше. Он не хотел цепляться за кроны деревьев.
– Где Ингус, будь он неладен? – спросила я на бегу. – Кто-нибудь может хоть что-то понять?
– Он ничего мне не сказал, – отвечал Славка, таща меня за руку и подхватывая при каждой попытке клюнуть носом тропу.
Но когда мы выбежали к кромлеху, сразу стало ясно, чем все это время занимался путис.
Высокие камни стали в нужных местах во весь рост – и по кругу, и вдоль подковы. Огромные, тяжелые – и не валуны, каких здесь навалом, а острые, как бы граненые. В свете, исходящем от ковриги, я увидела ту же картину, что в раме из золотых язычков, за спиной друида. Таков был кромлех во времена своей подлинной силы – и силу эту Ингус ему вернул!
В том месте, которое Славка определил как фокус лучей, лежал большой, плоский, светлый камень.
Ингус возился рядом, подталкивая его, чтобы установить точно поперек визирной линии.
– Что дальше? – спросил, подбегая со своей аброй, Гунар.
– Дальше? Я построю колодец на скрещении жил кромлеха! Я уже знаю час и минуту, когда нам удастся попасть именно туда, куда следует! Это можно сделать только здесь! – восклицал Ингус. – Давайте сюда хлеб! Ставьте на орудие правды! Когда орудие правды затворяет уста лжи? Перед рассветом!
Он заговорил туманным языком друида – он вспомнил этот язык!
– Что ты натворил? – ужаснулась я, глядя, как он уменьшился в объеме.
– А что? Плохо?
– Роскошно! – я готова была его прихлопнуть – раз и навсегда.
– Скоро – рассвет, – предупредил Ингус. – Ну, что, кладем хлеб на орудие правды?
Все посмотрели на меня.
– Я не знаю, нужно ли это, но давайте попробуем…
Гунар достал из абры еще не остывшую ковригу и положил ее на камень.
