Девка промолчала. Не столь Бог, сколь законный супруг наказал Анну Андреевну Кучумову, которая, потеряв соображение от всенародного всплеска веры, отнесла и пожертвовала на всемирную свечу всю свою укладку с драгоценностями, а камушки там были – великой цены, в те камушка состояние вложено, их продать – не одну деревню с крестьянами, поди, купить можно…
И ладно бы пошло все это и впрямь на всемирную свечу!
После великого буйства у Варварских ворот, где народ чудом не стоптал Анну Андреевну, ее комнатную девку Дашку и взятого с собой на всякий случай пожилого дворника Архипа, пропало все – и восторженный, с молитвой принимающий пожертвования Митенька, и помогавший ему дьячок, и сам почти уже полный сундучок…
Еле приволоклась купчиха домой – и сдуру, плача навзрыд, все рассказала своему Харитону Павловичу. Ей бы промолчать, он и ввек бы не собрался спросить, как там поживают перстеньки, жемчужные ожерелья, серьги, запястья и новомодная брошь в виде банта, усеянного мелкими алмазами, в укладке. А она от расстройства всех чувств возьми да и брякни! Харитон Павлович Кучумов, разумеется, человек просвещенных взглядов и даже в театр супругу водить изволил, на трагедию господина Сумарокова «Хорев», однако тут возмутился даже до такого помутнения рассудка, что бедная Анна Андреевна под мужниной плеткой и громко крикнуть боялась…
Потом начались в доме дела диковинные.
Откуда-то взялся в доме человек, был помещен в третьем жилье, в неотапливаемой светлице, велено его кормить-поить да ни о чем не расспрашивать. Сам же супруг, невзирая на моровое поветрие, повадился куда-то из дому убегать. И в спальню носу не кажет, как ежели б померла законная сожительница. А слугам настрого наказал: коли у кого язык во рту не помещается, так он сам тот язык поплотнее болтуну в рот уложит или же вовсе от него навеки освободит. А о чем болтать не велено – не все и уразумели с перепугу.
Поняли только, что звать того детину Ивашкой. А лица не разглядели – лицо свое он очень старательно прятал. Даже когда в сумерках спускался вниз по известной нужде – тоже платком и рукой прикрывался. Мало было чумы – еще и это горе…
Денежный вопрос был решен утром.
Граф Орлов в богатом кафтане, при всех орденах, и сенатор Волков шли к карете, возле которой уже выстроились всадники в мундирах. На сей раз графа сопровождали семеновцы.
– Ваше сиятельство, дозвольте обратиться, – сказал, подходя и не слишком почтительно кланяясь, Архаров.
– Чего тебе, Архаров?
– Денег.
– На что? – чуть замедлив шаг, спросил Орлов.
– На розыск. Не из жалования же своего вести. И так потратился.
– И то верно, – граф, ничуть не смущаясь грубоватым тоном офицера, повернулся к адьютанту. – Вася, выдай ему сколько там у тебя есть.
Адьютант и Архаров отстали.
Уже в карете недовольный такой простотой Волков обратился к графу:
– А не больно ли много сей преображенец себе позволяет?
Орлов усмехнулся.
– Он, я тебе страшную тайну открою, еще и поболее себе однажды позволил. В молодые годы я с братцами колобродил по кабакам, по бильярдным, искал себе похождений с мордобоем. Ну вот он меня однажды и успокоил. Водой отливали. А я люблю, когда противник лихой. Кулак у него, господин сенатор, даже не дубовый, а чугунный.
– Из сего еще не следует, что он способен в одиночку розыск произвести. С полицейскими драгунами у него уже контры получились. В одной упряжке с ним искать душегубов не пожелают.
– А, это хорошо! Стало быть, никто у него в ногах путаться не станет! – беззаботно отвечал граф.
Волков хмыкнул – он не считал преображенца, пусть даже в чине капитан-поручика, способным выполнить блажное распоряжение графа Орлова. И предвкушал, как будет в Санкт-Петербурге рассказывать в гостиных эту амузантную историю – то-то дамы повеселятся!
Истинный повод для веселья же будет – неспособность красавца Орлова справиться с поручением государыни. Волков подозревал, что самого его для того вместе с графом и отрядили в Москву, чтобы запоминать все графские глупости. Многие, да, многие будут благодарны сенатору Волкову, когда он обнародует московские похождения Орлова и тем углубит трещину, образовавшуюся в его с государыней сожительстве. Ведь коли место при государыне освободится – его может занять не повеса, коему и полк-то поручать опасно, а человек дальновидный, старого рода, настоящий вельможа…
Вот только смущал несколько сенатора генерал-поручик Еропкин. Еропкин оказал себя во время бунта героем – и его мнение могло в глазах государыни и света значить более, чем волковское. А Еропкину Орлов чем-то полюбился, хотя при первой встрече они и схватились спорить. Да и сам Еропкин Орлову…
Не мог этот вертопрах додуматься до таких мудрых распоряжений своей дурной башкой!
Вот и сейчас едет на Остоженку к Еропкину – не за советами ли?
Допустим, разбить Москву на санитарные участки додумались Шафонский с Самойловичем. На то они и доктора. Открыть новые больницы, перевозить больных подальше от Москвы, в Николо-Угрешский монастырь – тоже, очевидно, их затея. Но укреплять заставы единственно для того, чтобы обеспечить фабричных средствами к существованию и тем прекратить бунт окончательно – до этого граф сам бы не додумался. Но Еропкин по складу ума добровольно предпочтет остаться в тени. И как же теперь быть?..
Офицеры-преображенцы тоже собирались в дорогу – объехать монастыри, при которых были устроены лечебницы и бараки, убедиться, что поставленные там караулы благополучны и нападений не случилось. Ехать следовало большой партией, чтобы Москва видела да на ус мотала. Москва притихла – вот именно, что притихла. И с равным успехом могла понемногу прийти в себя, обраумиться, или же преподнести новый подарочек.
К Архарову, который вместе с Левушкой считал выданные графом деньги, подошли уже готовые к выезду Бредихин и Медведев.
– Слушай, Архаров, такое дело, – обратился Бредихин, причем глаза у него были подозрительно веселые. – Нас бляди сыскали.
– Ого! – тут и у Архарова глаза сделались веселые. – Ну, наконец-то! Я думал, они еще вчера до нас доберутся.
– Так к семеновцам сводни уж прибегали.
– Погоди, Бредихин, – Архаров даже рукой остановил сослуживца. – А заразу подцепить не боишься?
– Так сводня-то знакомая, Марфа Ивановна. Я всякий раз, в Москву наезжая, первым делом – к ней, – отрекомендовал Бредихин. – И она-то, прибежавши, как раз про меня и спрашивала. Я с ней говорил – она объяснила, что с августа как собрала к себе девок, так они со двора – ни ногой, там и кормятся. И сама баба умная – знает, как оберегаться. Гости-то к ней хаживали такие, что было от кого ума нахвататься, да ты сам увидишь, она похвастается.
Медведев засмеялся – видать, уже наслушался сводниного хвастовства.
– Я к чем клоню? – продолжал Бредихин. – Мы тут с Артамоном собираемся вечером вылазку сделать, так не окажешь ли честь соучастием?
– Коли ты за нее ручаешься – как не оказать! – и тут Архаров вспомнил, что рядом стоит и все слушает Левушка. Он повернулся к приятелю и внимательно оглядел его с ног до головы.
Он вовсе не собирался беречь Левушкину нравственность. Просто положение было не совсем обычное – отправляясь к девкам, пусть даже к сводне, за которую ручался Бредихин, в чумном городе, преображенцы сильно рисковали. Так Медведев – повеса опытный, много чего испытал, и Бредихин – тоже не безмозглый недоросль, за свои решения сам отвечает, а вот подпоручик Лев Тучков даже не понимает, куда рвется его душа – ишь, как вытаращился…
Опять же, что означает имя «Марфа»? Оно означает… означает, будь оно неладно… Как на грех, смысл имени вылетел из головы!
– Архаров, не мудри! – прикрикнул Бредихин. – Дитя неопытное, как раз подарочек получит… Мы-то
