соображаем, как французскую хворь высмотреть, а дитя покамест нет. Пускай дома посидит.
– Так, стало быть, за французскую хворь она не ответчица? – уточнил Архаров.
– Да долго ли вы меня в младенцах держать будете! – возопил Левушка. – Как в конном строю против подлой черни – так уже большой! А как к девкам – так дитя!
Медведев расхохотался.
– Время, господа, – предупредил он. – Нам выезжать.
– Так доктора еще не собрались, – возразил Бредихин. – Пьют они ночью, что ли, я уж и не знаю, а нас не зовут…
– На Матвееву рожу глянуть – так они не то что ночью, но и утром, и днем, и вечером пьют, – заметил Медведев. – Турнет его граф из экспедиции.
– Матвей в Москве, можно сказать, трезв, как стеклышко, – возразил Архаров. – Это у него рожа все еще петербуржская. А что, Бредихин, далеко ли девки живут?
– Сводня божится, что рысцой за четверть часа добежим. Обещает ужин, выпить… ну?..
Бредихин глядел на Архарова с превеликой надеждой.
Подозрительность капитан-поручика была ему хорошо известна. Архаров чуял опасность, может, кожей, может, чем иным, и если бы он сейчас вдруг отказался идти к девкам, то и Бредихин бы, вздыхая и поминая чуму всякими сложносочиненными словами, лишил себя удовольствия.
Молчание затянулось.
– Архаров, ты мне более не друг! – в отчаянии выпалил Левушка.
– Четверть часика, говоришь? И ужин?
Изрытое оспой бредихинское лицо просветлело. И то – неделя, как из Санкт-Петербурга выехали, а и там ведь не каждый день сводню навещаешь.
Архаров задумался, исследуя себя и свое отношение к визиту сводни даже с некоторым недоумением. Он не был чересчур шустрым ходоком по дамской части и, бывало, занятый полковыми делами, попросту забывал, когда доставлял себе удовольствие и баловал плоть в последний раз. Тут же достаточно было осознать, что лучше в чумном городе с этим делом не связываться, как плоть потребовала немедленно наверстать упущенное. Очевидно, не только дураку закон не писан – так определил для себя эту ее причуду Архаров.
– Не знаю, как тебе, а мне сухари уже поперек горла встали. На завтрак, обед и ужин – одни сухари, что с собой привезли, – пожаловался Бредихин. – Девки-то чем получше гостя попотчуют.
– Откуда тебе получше – в Москве голод! – встрял Артамон Медведев. – Та же тухлая солонина! Да и зачумленная, поди! Собой попотчуют – и ладно. Нам бы их кормить не пришлось.
Бредихин только рукой махнул.
– Ничего, девки – шустрые, спроворят угощение, – решил Архаров, еще не уверенный, что отважится на амурную вылазку. – И где же это они угнездились?
– Сводня сказывала – в Зарядье.
Зарядье? Архаров хмыкнул.
Пожалуй, визит необходим. Сводня много чего сможет порассказать про местных жителей – а лучше всего, чтобы проболталась про те тайные трактиры, где за немалые деньги поят бесстрашных москвичей непоказанным вином и водкой загадочного изготовления. Меченые-то рубли там, скорее всего, вынырнут.
– А далеко ли от тех ворот, где по лестнице к Богородице лазали? – спросил Архаров.
– Нет, недалеко, – отвечал несколько удивленный вопросом Бредихин.
– Собирайся, Левушка, – велел Архаров. – И Матвея перехвати, пока он в чумных бараках не заперся, – пусть он тебя насчет французской хворобы просветит. Сводня-то будет божиться, что девки чистые, да только ей веры особой нет.
Бредихин усмехнулся – Архаров все же не поверил в непорочность Марфы Ивановны.
Весь восторг вселенной отразился на Левушкиной рожице. И он тут же выскочил за дверь.
– Коли что не так – мы весь ее вертеп по бревнышку раскатаем, – весело, предвкушая вечерние радости, пообещал Бредихин.
– Кабы вертеп! – сердито воскликнул Медведев. – В Европе – вон там вертепы! Я в парижских газетах читал, братец газеты привозил, – девки живут вместе, под присмотром, в чистоте – бордель называется. Врач их наблюдает! А у нас жмутся по углам! Наберет сводня двух-трех девок – и промышляет!
– Да, до борделей нам еще далеко, – согласился Бредихин, и в голосе была явственная зависть к европейцам. – Что значит – полвека бабы на престоле! Бабе мужской потребности вовеки не понять. Все государыни по очереди указы пишут и девок гоняют, вон матушка Катерина додумалась в Нерчинск высылать. А французской хвори тем не искоренишь!
– Да и бильярд к блядству приравняли было, – заметил, входя, Матвей. – Он-то чем провинился?
Он был уже в епанче, шляпу нес под мышкой.
– А мы уж за тобой Тучкова командировали! – сказал Архаров, и тут же явился Левушка.
– Да я сам к вам шел. Выезжать пора, что ли?
– Мы со сводней сговорились. Четыре девки есть, божится, что чистые. Пойдешь с нами, Матвей Ильич? Глядишь, и потехи тебе перепадет, – пообещал Артамон Медведев.
– Да мне бы штоф, да закуски побольше, и никаких девок не надо, – сказав это, Матвей задумался.
– Матвей Ильич! Пойдем, право! – взмолился Левушка. – Это аспиды меня брать не хотят. Говорят – дитя! Да я уж который год бреюсь!
– Вот те и чума… – не обращая внимания на Левушкины вопли, заметил Матвей. – Казалось бы, сидеть по углам да Богу молиться… Так нет ж – и сводни бегают, и кабаки потайные открыты, и торг идет… Да! На торгу чтоб ничего не брать! Мародеры по выморочным домам шастают. Хозяева померли, ворота нараспашку, а они и таскают заразное имущество.
– Да уж знаем, – буркнул Архаров. – За это – стрелять. А насчет потайных кабаков ты, Воробьев, прав. Вот они-то мне и надобны.
Архаров полагал, что ему удастся разведать о кабаках у докторов и служителей при лечебницах и бараках. Матвой уже кое с кем познакомился – и Архарову почему-то казалось, что и у него не будет препятствий к знакомствам. Но его и близко к этим людям не подпустили.
Он надулся и разворчался – день проходил в суете, и суета была какая-то напрасная. Он даже понял вдруг, что не нужны ему никакие девки. Тело, намаявшись в седле, требовало теперь только тюфяка, желательно помягче, и стопки водки на сон грядущий – чтобы спалось без сновидений.
Но не только ровесник Медведев был бодр – Бредихин тоже чувствовал себя молоденьким жеребчиком, учуявшим табунок кобыл.
Архаров, по природной склонности к поискам внутреннего порядка вещей, проявлением которого была взимосвязь имени и нрава человека, был этим неприятно удивлен. Бредихин старше на добрых пятнадцать лет – ему бы кряхтеть и на прострел в пояснице жаловаться! (Эту радость Архаров не так давно впервые изведал). Он же, вопреки порядку, скачет козликом и рассказывает пресмешные непотребные историйки.
– Как-то одна дама никак забрюхатеть не могла. И молебны служила, и по святым местам ездила – ну, не дается ей это дельце. Наконец додумалась – позвала цыганку-ворожейку. И говорит: мне-де известно сделалось, что вы, цыгане, колдуны и можете дитя наколдовать. Ты, говорит, цыганка знатная, умелица, что хочешь делай, только чтобы мне дитя родить. Как скажешь – так я и поступлю, всякое твое слово исполню! А цыганка ей: поди, голубушка, со своей бедой к цыгану! Он те наколдует!
Архаров расхохотался. Смех у него был неожиданный и весьма звонкий.
Бредихин, вертясь в седле, как сорока на колу, вспомнил и другую историйку – как вдова пришла к судье просить на злоязычных соседей. Сказали-де, будто она четверых незаконных детей прижила. Мудрый судья отвечал так: не слушай ты сплетников, всем ведомо, что они никогда правды такой, какова она есть, не скажут, зато всегда прибавят к ней половину.
Эту историю Архаров уже слыхал. Смеяться не стал, но покивал, одобряя рассказчика.
Тем более одобряя, что вдруг ему сделалось ясно – таким манером Бредихин борется с подступивим вдруг, как вода к горлу, страхом. Борется и за себя, и за тех, кто рядом, не давая им возможности ощутить
