В коридор выходили две двери. Одна была заперта, другая – нет, и Саша невольно ею воспользовался.
Он попал в большую комнату, убранную как спальня знатной особы. Там были и большая кровать под балдахином, и кушетка, и канапе у стен, но более всего поразило Сашу, во-первых, что там горели все свечи, во-вторых, обилие зеркал.
У самой двери стояли ширмы на китайский лад, затянутые вышитым шелком. Сюжеты картинок были затейливые – китайские красавицы соблазняли китайских же кавалеров на террасах маленьких дворцов, в саду среди крошечных деревьев на скамейках и даже в колясочке, которую тащила, кажется, безбородая коза. Догадавшись, что сейчас сюда войдут, Саша зашел за ширмы и обнаружил там все, необходимое совершающей интимный туалет даме. На полу стоял медный таз для мытья ног, рядом с ним – кресло, в спинку которого была вделана вышитая картинка, опять же китайская, под креслом – красивая ночная ваза. На сиденье лежала какая-то дамская одежда.
Саша забрался за кресло, чуть его подвинув, и присел на корточки.
Действительно, и дамы, и кавалер вошли в комнату.
То, чем они занялись потом, Саша и в страшном сне вообразить бы не смог. Его природная застенчивость не позволяла ему и вполне невинно ухаживать за девицами. То есть, он знал про себя, что при свете даже поцеловать прелестницу бы не осмелился. Тут же свет никому не мешал, кавалер ржал стоялым жеребцом и подсказывал дамам, в каких именно нежностях нуждается, причем подсказывал по- русски и с совершенно военной прямотой. Саша, ужаснувшись, возвел глаза к потолку и обнаружил, что именно там поблескивают еще одно зеркало – над кушеткой, отражающее все то, чего он из-за ширм и дамских юбок не видел. Он прижал ладони к горящим щекам.
Дверь приоткрылась, протиснулась девица и тоже шмыгнула за ширмы. Но ей было не до Саши – она достала маленькую флейту и заиграла совершенно пастушеский буколический мотив. Вот теперь блаженство кавалера было полным и без изъяна.
Потом кавалер меткой рукой запустил монету – и она, проехав по полу, оказалась за ширмами, у ног флейтистки. Похоже, это был золотой империал. Девица еще немного поиграла, потом подобрала монету и выскользнула из-за ширм. Саша выбрался из-за кресла, прислушался – дамам и кавалеру явно было не до него. И он со всей осторожностью выбрался из развратной комнаты.
Дальше его носило по всему дому, он прятался за углы и под лестницы, поднимался и спускался, даже перестал понимать, в какое жилье угодил. Он шарахался от голосов, возникавших в самых неожиданных местах, от французской и русской речи, он даже несколько раз впадал в полнейшее отчаяние. И в какую-то скверную минуту ощутил острейшую зависть.
Обычно он архаровцам не завидовал. Федька Савин был красив, боек, смел, любимчик Архарова, но читать и писать вовсе не умел. Изящный, как маркиз с десятивековой родословной, Клаварош читать умел, но годился Саше в отцы. Ровесник его Устин был грамотен и несколько образован – но знал отнюдь не то, что считал важным Саша. Он знал, что Господь сотворил мир за шесть дней, без единой подробности, и ему этого было довольно, Саша же не мог принимать всерьез повествование о сотворении мира, в котором звезды и кометы не названы поименно. Демка был ему неприятен. Тимофей – чересчур для него прост, даже несколько тяжеловесен, без полета мысли и воображения. Ваня Носатый вообще внушал смертный ужас.
Но сейчас он понимал, что в его положении Федька просто бы выхватил шпагу и с победным криком пробился из притона разврата на волю. Клаварош бы вошел в гостиные на равных и вышел неторопливо, еще даже кинув кому-то из дворни гривенник на чай. Ване просто достаточно было бы показать свою страшную рожу да взрычать медведем – дамы с кавалерами сами бы брызнули врассыпную, освободив ему проход. И Тимофей, и Демка, и, возможно, даже Устин что-нибудь бы уж придумали, а не отступали и не метались, как ополоумевшие крысы…
От волнения Саша стал ощущать сердце. Это еще не было болью, а всего лишь ощущением присутствия в груди работающей, но недовольной тем, как с ней обходятся, мышцы. Он остановился и глубоко вздохнул. Только и недоставало, что свалиться здесь без чувств, как с ним порой случалось. Нужно было сесть, спокойно посидеть, изгнать из головы все мысли, прийти в себя – и тогда уж снова начать искать выход из дома.
Саша как раз был в узком коридоре для прислуги, он приоткрыл первую попавшуюся дверь, за которой было тихо, и попал в одну из малых гостиных. Судя по всему, ее только что покинула амурная парочка – на столике возле канапе стоял поднос с бокалами и сластями, горела единственная ароматическая свечка, на полу валялось что-то белоснежное и кружевное. Саша, совсем одурев, подошел к канапе, сел, откинулся и стал дышать, пытаясь быстренько и без суеты обрести покой. Он даже произнес молитву – «Трисвятое», которая из всех кратких молитв наиболее ему нравилась.
И тут-то Сашин ангел-хранитель взялся за работу.
Вторая дверь гостиной, соединявшая ее с парадными апартаментами, вдруг скрипнула. Саша сорвался с канапе, кинулся к двери для прислуги, но ангел-хранитель, несомненно, видевший сверху здешнюю географию куда лучше горе-архаровца, выдвинул вперед банкеточку на кривых ножках, в которой Саша и запутался ногами. Он, пытаясь не упасть, ухватился за консоль, сделал неверный шаг – и оказался чуть ли не в камине.
По летнему времени камин не топили и даже углей и золы в нем не оставили. Но каминный экран наподобие маленьких ширм стоял рядом. Саша, не видя другого пути для спасения, отважно шагнул в камин, опустился на корточки и потянул к себе экран. Долго ли эта слабая защита будет действенна – он не знал.
– Входи, уличная тварь, – приказал по-французски звонкий и весьма приятный мужской голос. – Господин де Ларжильер, пусть она вам все расскажет. Я бы сказал, что ее подкупили, если бы не был убежден в ее непроходимой глупости!
– Розина, ты еще не забыла, откуда мы взяли тебя, чтобы привезти в Москву? – холодно осведомился по-французски же мужской голос, который Саша определил для себя как голос зрелого мужчины, для коего это наречие – родное. – Надеюсь, не забыла. Господину Перрену нетрудно вернуть тебя в тот работный дом, где ты ждала, пока соберется партия таких же, как ты, уличных шлюх, чтобы быть отправленной в Ла- Рошель и оттуда морем – в колонии. Поверь, нетрудно!
– Я ни в чем не виновата, господин де Ларжильер! – чуть не плача, воскликнула Розина. – Я знаю, что должна всю жизнь быть вам признательна! Это Луиза, это она не может обойтись без камеристки… Это она привезла сюда девчонку и велела мне устроить ее там же, где Туанетту! Только не говорите господину Перрену!
– А когда девчонка пропала, Луиза послала тебя на поиски и ты бегала по всему дому, забыв про свои обязанности?
– Да, мы испугались, что она… – и Розина замолчала.
– Извольте радоваться, де Берни, – сказал кавалер де Ларжильер. – Весь вечер в доме бродит какая-то чужая девка…
– Извольте вспомнить, что именно я сказал вам об этом, – огрызнулся молодой де Берни, грассируя так, что Саша, невзирая на свое опасное положение, опять ощутил зависть – такого блестящего парижского выговора ему бы ни в жизнь не добиться…
– Кто поручится, что ее не прислали разведать о нашем сомнительном приобретении? Где вы, две грязные коровы, подобрали эту девчонку? – продолжал допрос де Ларжильер.
– Это девица с Ильинки, госпожа Луиза переманила ее…
– Когда, как переманила? Вы что, ездили на Ильинку? После того, что было? Луизе непременно нужно было, чтобы ее там узнали и донесли?
– О сударь!..
– Ты сперва говорила иначе! – вмешался де Берни.
– О да, я спуталась, мы встретили ее на улице, возле моста… На Ильинку мы не ездили! Я знаю, нам нельзя!..
Это все Луиза! Я умоляла ее никуда не ездить! Я говорила, что господину де Перрену это не понравится!..
– Эти шлюхи затеяли свою игру, – сказал кавалер де Ларжильер. – Я могу держать пари на самый
