кота и крыс? А вот сейчас я вам ее и расскажу…
Много любопытного повидала в жизни Марфа, один Ванька Каин чего стоит, но ей бы в самом причудливом сне не приснилось, что однажды в дом войдет московский обер-полицмейстер, кивком поздоровается, быстро перекрестит лоб на образа и скажет преспокойно:
– Прибери-ка свои горшки и шитье. Тут у нас сейчас будет полицейская канцелярия.
– А не привыкать! – беззаботно отвечала Марфа. – Когда мой Иван Иванович был жив, тоже частенько в моем доме большие дела делал и со знатными людьми встречался. Устюшка с Сашенькой уже тут, наверху, в светлице, делом занимаются. Заходите, гости дорогие!
Первым вошел канцелярист Дементьев с преогромным кожаным баулом – с таким разве что в сибирскую ссылку вельможе отправляться, а в бауле бумаги. Это вместилище он взял в чулане у Шварца, где баул стоял под полкой с бабьим барахлом. Тут же потребовал очистить и протереть как следует стол, сам его попробовал пальцем на предмет жирной пленочки, способной повредить важным документам.
Затем стал устраиваться Архаров – в одной из комнатушек, служивших Марфе для размещения подопечных девок. Много было по этому случаю шуток, и обер-полицмейстер изволил посмеяться вместе с архаровцами. Потом же как-то сразу шутки смолкли, началась работа.
Архаров выслушивал доклады, а Левушка, сидя рядом, делал пометки в списке.
Прибежали от Шварца – недоросль Вельяминов успешно заперт в чулане, где и Матвея протрезвляли, и сам Архаров ночевать изволил. Недоросль блажит по-русски и по-французски, но снаружи ничего не слышно.
Приехал Никодимка на извозчике, привез два лубяных короба, по виду – словно бы их еще при государыне Анне сплели. Потребовал для оплаты извозчика каких-то неожиданно крупных денег. Оказалось – ехал не то чтоб огородами, а напетлял порядочно, свято соблюдая хозяйское распоряжение о таинственности. Тут же Марфа потребовала его на кухню – она не могла оставить гостей некормленными.
Там Никодимка выпросил у нее сахар и изготовил крепкий сладкий чай для загибания архаровских буклей.
Вскоре конюх Григорий привел Фетиду и Милорда. Их поставили на заднем дворе, чтобы ни из какого переулка, ни даже с Псковского холма, не углядеть.
Архаров между делом опять осведомился о Федьке. Никто ничего не знал.
Прибежал Яшка-Скес, переодетый уличным торговцем со свечами – он все еще держал на правом плече коромысло, с которого свисали связки прихваченных за длинные, нарочно для того оставленные, фитили толстых больших свеч. Яшка доложил – Платона Куравлева он сопроводил и впрямь до дома Хворостининой. Из чего следовало, что французские мазурики доподлинно втерлись всюду и стали распоряжаться людьми, служащими московской знати, как своими лакеями.
– Правильно сделали, что сбежали, – сказал Левушка, имея в виду переселение к Марфе. На Лубянку постоянно приезжали чьи-то секретари, дворецкие, доверенные лица с «явочными» – поди знай, кто из них перекуплен шулерской шайкой и прибыл не столь подавать «явочную», сколь подслушивать и подсматривать?
Прибыл человек от майора полицейских драгун Сидорова, дружбы с которым у Архарова не получилось, но служба есть служба – приказ он выполнил.
Марфа тем временем тоже не дремала – она затащила Тимофея в розовое гнездышко, совершенно не придавая значения огненным взорам Клавароша, и стала его выспрашивать – к чему привело наблюдение за лавкой французенки Фонтанжевой.
– Того молодца, что к ней ходит, мы до самого его дома сопроводили, – сказал Тимофей. – И пялились на него во все глаза, как на святую Богородицу. Выходит так, что или на Москве близнецы завелись, или же этот французенкин хахаль, который, Марфа Ивановна, в миру – молодой граф Михайла Ховрин…
– Ого! Губа у ней не дура.
– Сдается, этот вельможный хахаль и есть тот, кто приезжал в черепановские номера искать покойника Фомина. Он точно на черкеса смахивает, а не на крымского татарина.
– Еще бы убедиться, что Федька его черкесом назвал потому, что сам черкесов видывал, а не как Захар – крымских татар…
– Еще бы Федька сыскался! – сердито отвечал на это Тимофей. – Коли графишка Ховрин приезжал искать Фомина, и того же графишку покойник Филимонка к Дуньке в дом по какому-то давнему знакомству без промедления впускал, то что получается?
– А кабы не он за Филимонку перед Богом в ответе, вот что получается, – высказала вслух Марфа то, что было на уме у Тимофея. – Сдается мне, у того графенка на совести немало грехов набралось, да только как об этом сказать-то?.. Ты с этим к полицмейстеру не суйся. Тут его ненаглядная французенка задета, не то слово брякнешь – зубов не досчитаешься. Он ни о чем, что связано с той французенкой, и слышать не пожелает. Таков уж норов. А я понемножку да потихоньку…
– Чтоб наши графы да князья французским шулерам служили! – обычно спокойный Тимофей был сильно этим обстоятельством недоволен. – Того же Горелова взять! Господин Тучков сказывал, что в письме от покойника Фомина Горелов другом называется… Друг-то друг, а и он французам задницу лизал! Проигрался в прах – и стал им служить, бегать у них на посылках!..
Высказав это, Тимофей внезапно и тяжко задумался.
Марфа еще немного поразмыслила – и пошла к Архарову.
Но она даже не успела толком завершить историю о загадочных любовниках, впущенных Филимонкой в Дунькин дом в отсутствие хозяйки. Конечно же, Терезу Виллье упоминать поостереглась, но всяко давала понять, что выяснить прозвание любезника было бы несложно – а тогда уж разобраться, с чего Филимонка его так возлюбил, может, даже в детстве на руках барчонка таскал и до смертного часа понять не мог, что дитятко выросло…
– Не тот след берешь, Марфа, – сказал Архаров. – Мало ли какие любовники покойным Филимонкой были впущены. Он, покойник, отворил ночью двери по приказу своего барина, господина Захарова. Коли бы Устин не поднял шума, он бы преспокойно выпустил громилу с топором. А так – ясно стало, что его наутро будут допрашивать. Вот и спровадили на тот свет, чтобы лишнего не сбрехнул.
– Вон оно что? – удивилась Марфа. – Стало быть, Дунькин сожитель с шулерами дружится? А что ж она о том не ведает?
– Умная ты баба, Марфа, а все – баба. Станет он Дуньке про все свои дела сказывать, чтобы при них назавтра вся Москва узнала? – возразил Архаров.
Тут оставалось лишь промолчать.
Однако Марфино молчание не означало, что она поверила объяснению безоговорочно. И тут же она положила себе, избавившись от «полицейской канцелярии», наутро бежать к Дуньке – не могло такого быть, чтобы девка, которую она сама школила, проворонила такую здоровенную дырку в кошельке у своего содержателя.
Некоторое время спустя к Архарову, дождавшись, когда он останется в комнатушке один, заглянул Тимофей.
– Ваша милость, – позвал он. – Коли я не ко времени, так подожду.
– Чего тебе? Заходи.
Тимофей вошел неторопливо, поклонился уважительно.
– Извольте вспомнить, как господина Вельяминова в первый раз допрашивали у вашей милости в доме.
– Ну, изволил, далее?
Тимофеева рассудительность и любезность иногда безмерно раздражали.
– Мы потом никак понять не могли, откуда у него взялся пистолет, и сам он молчал, даже пробовал от пистолета отрекаться. На Ильинку он вряд ли при оружии ездил, там тоже ими не торгуют…
– Короче, Тимофей. К чему ты клонишь? – спросил Архаров.
– А к тому, государь Николай Петрович, клоню, что пистолет наш вертопрах стянул в том доме, где его обыграли. Впал в отчаяние, решил сбежать, как малое дитя, и тут подвернулся ему пистолет…
– Как это в доме мог пистолет подвернуться? На полу, что ли, валялся? – удивился Архаров.
– Нет, а коли дом устроен на благородный лад, там в хозяйском кабинете на стене, поверх ковра, могло
