За ней была щель, как раз такой ширины, чтобы человеку среднего сложения с некоторым напряжением протиснуться. Федька сперва благоразумно осветил огарком внутренность подвала – и ахнул.
На полу лежало мертвое тело, накрытое богатым розовым атласным одеялом.
Рядом с изголовьем покойника были какие-то миски, бутылка, подсвечник с выгоревшей свечкой. И впридачу – кучка испятнанного тряпья, похоже, окровавленного.
– Господи Иисусе… – прошептал Федька, крестясь. – Этого еще недоставало…
Он протиснулся в подвал, подошел к телу, почему-то на цыпочках и острием палаша пошевелил одеяло в области головы, желая приоткрыть лицо.
И тут покойник зашелся в жестоком кашле.
– Враг-сатана, отженись от меня! – воскликнул Федька.
Покойник приподнялся на локте.
– Не смейте приближаться ко мне, – произнес он тонким голоском и снова закашлялся. Слабая рука потянулась за тряпицей, прижала ее к губам, раздался малоприятный звук отхаркивания.
Федька понял, что перед ним лежит женщина.
И тут его осенило.
– Это вы, что ли, госпожа Пухова? – сам себе не веря и впав в полнейшее изумление, спросил он.
– Как будто вам неведомо, – жалобно огрызнулась она. Она – Варенька! Она – печальная красавица из золотого медальона!
– Сударыня…
– Оставьте меня, – приказала Варенька. – Дайте мне умереть, вам уж недолго ждать осталось.
И снова закашлялась.
– Я вас сейчас же выведу отсюда! – воскликнул Федька.
Он уже понял, что идти Варенька не может – придется нести ее на руках, но с такой ношей ему сквозь щель не протиснуться.
Нужно было расширить проход – и Федька, не говоря более ни слова, поставил огарок на пол, выбрался в подземный ход и вместо лопаты употребил доску. Доска отгрызала от слежавшейся земли жалкие комья, он разозлился, скинул кафтан и стал орудовать изо всех сил.
Разбирая дощатую стенку и расширяя щель, Федька, видимо, пошевелил столбы, подпиравшие свод хода, и вдруг раздался скрип. В слабом свете от огарка, проникающем в щель, Федька увидел, что столб накреняется, сверху летит земля, и понял – свод медленно и неотвратимо проседает. Он схватил кафтан, втиснулся в щель, и тут же земля заполнила место, где он только что действовал доской.
Обратной дороги у Федьки уже не было. Да, похоже, и вообще никакой.
– Что там случилось? – спросила обеспокоенная Варенька.
– Ничего, сударыня, – отвечал Федька, обводя взглядом подвал. С одной стороны, все было очень плохо – он и Вареньку отсюда вытащить не мог, и сам выкарабкаться – тоже. С другой стороны, завалив подземный ход, он перекрыл путь для шулерской шайки в случае ее бегства. И, возможно, спас Вареньку от тех, кто упрятал ее в сырой подвал. Человека, жизнью которого дорожат, в подвале укладывать на пол не станут.
Он стал изучать дело рук своих. Обнаружил, что в верхней части щели есть какая-то дырка, сунул туда руку – дна не ощутил. Но в дырку не пропихнешься, доски остались снаружи и завалены землей – копать нечем. Разве что пробиваться вверх…
Федька обнажил палаш и стал тыкать в потолок подвала. Острие упиралось в твердое – может, доски, может, бревна. Но где-то должен быть заваленный вход, где земля помягче…
Варенька смотрела на незнакомца без страха – ей уже нечего было бояться, Слабость охватила немыслимая. Можно было лишь тихо лежать, оберегая себя от всякого движения. И события минувших дней казались диковинными, словно бы не с ней все произошло. Сейчас она бы даже не смогла сказать точно, когда именно произошло, потому что утратила счет времени.
Да и что такое время? Недолговечная и хрупкая преграда между ней и Петрушей. Вот и настала пора этой преграде истаять… пусть! Где-то же ждет у входа Петруша… встретит, обнимет… коли там есть еще объятия…
Шестуновская дворня, поведав Федьке о четырех женихах, не соврала: сватались доподлинно четверо, хороших фамилий, люди ведомые – москвичи, полюбила же Варенька одного – заезжего гвардейца, измайловца Фомина.
И вроде бы старая княжна сперва в какой-то мере одобряла ее выбор, однако пришло письмо из Петербурга, переменившее все планы. На сватовство был дан решительный отказ. На повторное – тоже. И велено более не упоминать этого имени в доме – никогда.
Здоровье у Вареньки было слабое, но нрав – пламенный, она рыдала, грозилась зимней ночью выйти в одной рубашке на балкон и много чего еще наговорила старой княжне. Да только безуспешно – ей велели угомониться и ждать лучшего жениха. А она лучшего не желала, ей навеки полюбился гвардеец, измайловец, буян и широкая душа, красавец и лихой наездник Фомин, да и могло ли быть иначе? Ведь пылкая Варенька воспитана была в Москве и сделалась настоящей московской барышней, не столь тонной, как петербурженки, однако доброй и способной вспыхнуть почище пороха.
Вот и вспыхнула.
Вот и угодила в западню.
А тут еще какой-то верзила влез в подвал, ходит взад-вперед, тычет клинком в потолок, пыль и всякая дрянь летят вниз. Варенька опять закашлялась.
Верзила тут же кинулся к ней, опустился на корточки.
– Уйдите, – еле смогла произнести Варенька. Ей надобно было сплюнуть сгусток крови. А он не понимал, бормотал что-то совсем нелепое – что вот сейчас пробьется наверх и вынесет ее наружу.
Варенька ничего не ответила, только отвернулась к стенке и избавилась от сгустка. Чувствовала – он так и торчит у изголовья на корточках в полной растерянности.
– Как они, сукины дети, только додумались вас сюда упрятать! – вдруг воскликнул он. – Я-то за вами по всей Москве гонялся, а вы – ишь где!
– Для чего за мной гоняться? – удивилась Варенька. – Кто я вам? Кто вы мне?
– Вы мне… – тут Федькаи задумался, еще и потому, что вопрос этот пока не имел ответа. – А я вам, сударыня, – полицейский служитель. Как ваша тетушка Шестунова подала «явочную» о вашем побеге, так я вас и ищу. Уж думали, вы в Санкт-Петербурге, и известие оттуда пришло… а я все равно искал…
Это не было образцовой правдой, поиски велись в основном Федькиной душой – и на деяние души откликнулся Господь.
– Какое ж известие? – забеспокоилась Варенька. – От кого?
– Того не знаю, а тетушка ваша прислала на Лубянку сказать, что вы сыскались в Санкт- Петербурге.
– О Господи… – прошептала Варенька. – Какие же они звери, нелюди…
– Они? – Федька махнул рукой в сторону подземного хода.
– Они…
– Господи, что же я натворила… Милостивый государь, коли доведется вам увидеть Марью Семеновну – скажите ей, что я и в смертный час прощения у нее просила…
– До смертного часа вам еще далеко, – более чем убежденно заявил Федька. – Выкарабкаемся! Не зря же меня сюда Господь привел. Где-то наверху есть место, в котором ход в подвал был, я его отыщу, пробьюсь наверх – слышите?
– Нет, сударь, я уж долго не протяну, – спокойно отвечала Варенька. – Да и незачем. Петруши моего нет – а что ж мне без него делать? Я за свою любовь дорого заплатила, я обещалась ему век верной быть, да вот не судьба. Да и не я одна – Марья Семеновна тоже мне грешна. Что бы ей отдать меня за Петрушу, никого не спросясь? И не было бы всего этого…
Федька наконец понял – речь идет о Петре Фомине.
И понял также ошибку архаровцев: знали, что Фомин дважды сватался, а не сообразили, что московская красавица непременно влюбится в петербуржца и понаделает глупостей.
– Господин Фомин знатным женихом был бы, – сказал Федька. – Я его по орловской экспедиции помню. Лихой гвардеец, а в седле держался – как черт! Ох, простите…
