сердит, сделал знак войти и Ушакову.
Новость Архарова ошарашила.
– Ах он старый хрен! Мы бы уж давно этот притон разгромили, кабы не его боярская дурь и спесь!
– Николаша, Николаша! – воззвал Левушка. – Как же ты по роже не разглядел?!.
– А что – по роже? Кабы я его спросил: ты, сударь, с шулерами знаешься? – то и прочитал бы вранье по роже! А я его просил о помощи, и он охотно согласился. Тут вранья не было – он и впрямь хотел, чтобы рулетка у него оказалась! Подержал ее пару деньков, побаловался, а потом сам же и приказал Дунькиному привратнику ночью отворить двери тому громиле с топором, которого Устин чуть не задержал…
– Погоди, неувязка! – возразил Левушка. – Для чего же тогда привратника убивать?
– А чтобы не проболтался. Вернее, так – убивать его никто не собирался, но когда Устин поднял шум, поневоле пришлось.
И Архаров высказался весьма кудряво.
– Как быть? – спросил Левушка.
– Как быть?
Вопрос был прямо замечательный. Теперь, когда, в сущности, стало известно местоположение притона, его можно было бы взять этой же ночью. Но Архаров с Левушкой, сообразив, что несколько московских аристократов своим присутствием обеспечивают соблюдение законов чести, и помыслить не могли, что среди них затесался сам Захаров. Взять его в компании шулеров и отвезти на Лубянку – это скандал не на всю Москву, Москва-то что… Это и на весь Санкт-Петербург, поди, скандал. Он приятельствует с князем Волконским, прекрасно принят у него в доме, и, выходит, Архаров наносит удар и по Волконскому…
– Проклятые крысы! Надо же, как высоко взобрались, – в ответ на длительное архаровское молчание воскликнул Левушка. – Есть ли в Москве дом, где бы они не угнездились?
Он имел в виду знатные дома.
– Кажись, я знаю, как быть, – сказал вдруг Архаров.
– Ну?..
– Этой ночью назначаем экспедицию в Замоскворечье, пока никто ничего про наши планы не пронюхал, тот же Волконский…
– Да как же они пронюхают?! – перебил возмущенный Левушка.
– … и пока треклятые французишки чего с перепугу не натворили. Сашка-то, как я понимаю, немало им переполоху наделал. Могут и вовсе в другое место перебраться. Ищи их там! Никодимка, зови Меркурия Ивановича!
Когда дворецкий прибыл, то получил странные распоряжения.
Сашу Коробова тайно, через задние ворота вывезти, хоть в водовозной бочке и спрятать у Марфы в Зарядье. Недоросля Вельяминова под тем предлогом, что дело близится к концу, посадить в архаровскую карету с почетом и повезти к его тетушке Хворостининой, но недовезти, а сделать так, чтобы он оказался на Лубянке. Этим займутся архаровцы, а дело дворецкого – исхитриться, чтобы недоросль исчез с Пречистенки бесшумно. Далее – коли будут присылать от его сиятельства князя Волконского, отвечать, что господин Архаров с утра был вызван кем-то из подчиненных, уехал на извозчике и более не появлялся. И господин Тучков – равным образом. Даже коли будет отсутствовать несколько суток – уныло отвечать всем посланным одно и то же.
Затем Архаров велел Никодимке выбрать самый дорогой из его кафтанов, приготовить чулки, парадные туфли, шпагу с золоченым эфесом, а также взять лучшие лакейские ливреи и два нарядных кафтана Левушки – понятное дело, со штанами и камзолами. Все это добро следует скласть в короба и доставить тайно к той же Марфе. Туда же привести рыжую Фетиду и Левушкиного гнедого меринка Милорда (имя было памятью о попытке учить аглицкий язык, завершившейся на пятом уроке).
Левушка молчал, не осмеливаясь вставить слово.
После чего Архаров отправил Ушакова ловить извозчика, скоренько выпил свой кофей с любимыми сухариками и собрался в дорогу.
Он прибыл на Лубянку, нашел там немало архаровцев, в тревоге ожидающих командира, и тут же стал деловито раздавать задания. Одного человека, впрочем, не было – Федьки. Вспомнили, что он уехал на ночь глядя в Замоскворечье что-то там выслеживать. Архаров буркнул что-то для Федьки малоприятное.
Если бы ему, озабоченному делом, пришло на ум взглянуть на лица архаровцев, получающих приказы, то он бы увидел откровенную радость и, возможно, задумался – с чего бы вдруг? Но ему было не до сентиментальных размышлений.
– Как там этот, как его, что приходил выведывать про Вельяминова? – спросил он сидевшего в кабинете со всеми бумагами по делу о шулерах старого канцеляриста Дементьева. Тот молча принялся листать сшитую веревками тетрадь.
– Яшку-Скеса ко мне! – успел распорядиться Архаров. – Макарку с Максимкой переодеть у Шварца и – в Замоскворечье. Фоминское письмо переписано? Дайте Максимке, он грамотный. Пусть ищут по приметам дом, а потом с темнотой ждут у… Клашка, ты, что ли, был с Федькой, когда он с Клаварошем за мазуриками погнался? Там храм какой-то был приметный, я запамятовал.
– Успенский, ваша милость, – доложил Клашка.
– Ну так пусть с темнотой ждут у Успенского, да чтоб поглядели, всюду ли карета пролезет, не застрянет ли где.
– Платон Куравлев, ваша милость, – сказал Дементьев.
– Яшка? Прелестно. Сейчас выпустим одного мазурика. Беги вниз, пусть и тебя Шварц принарядит ну хоть монахом…
Раздался общий хохот.
Маленького курчавого рыжеватого Яшку потому и прозвали Скесом, что он на чумном бастионе да и во всех командах мортусов, поди, был единственный еврей, по-байковски – скес.
– Пойдешь следом. Он, этот Куравлев, долго в подвале сидел, сразу хозяев искать побежит. А выпускать будем так – Клашка, Ушаков, выведите его и к карете сопроводите, а там зазевайтесь на миг. Коли не дурак, то даст деру. Не выводить, пока Скес не будет готов!
И только на краткий миг Архаров впал в недоумение – когда Устин, посланный к Марфе, чтобы дождаться там Сашу Коробова и записать все, что тот расскажет о своем приключении, не ограничился кратким «будет сделано, ваша милость», а произнес взволнованно:
– Слава те, Господи, услышал наши молитвы!
Федька Савин, расставшись с товарищами, ехал вместе с Матвеем Воробьевым и с Сергейкой Ушаковым, рассуждая о крепости водки, которая непостижимым образом увеличивается от добавленных трав, взять хотя бы «ерофеича» – человек непривычный поклянется, что горящим шомполом глотку прочистили.
Под этот разговор он убедил Ушакова проехать по Пятницкой чуть ли не до Серпуховских ворот, там они и расстались.
Федькины соображения были таковы. То, что шайка шулеров побаивается полиции и на всякий случай хочет иметь запасной выход из своего притона – это понятно. То, что подземный ход будет достаточно длянным, тоже понятно. Но где-то же он вылезет на поверхность!
И вот тут следует задать вопрос: куда подевались люди, устроившие засаду на Левушку и Клавароша? Разбежались и сгинули во мраке? Но с ними была баба в огромных юбках и совершенно неподходящих для прыготни в потемках туфлях.
Федька и Клашка прибежали со стороны реки, где они прочесывали выходящие на набережную переулки. Не в ладошках же носили землю французы – может статься, и на тачке возили. Никого они, подбегая к полю боя, не повстречали. Несколько человек, включая бабу, сгинули прямо на глазах, бросив карету.
Так не в ход ли они ушли?
Федька провел отроческие годы в тихой Твери – он не знал, как московские мальчишки, что такое подземные ходы, и не слушал жутких преданий о найденных скелетах, закованных в цепи. Как может выглядеть вход в подземный коридор – а это должен был быть именно широкий коридор, в другой дама бы не пропихнулась, – он не знал.
В кармане у него был план, снятый Демкой, и еще он стянул у Устина карандаш. Было достаточно
