Про явление бывшего Марфиного сожителя Никодимка знал и, помнится, отметил это событие так:
– Ну вот и на эту сатану нашлась управа…
– До того, ваша милость. На Масленицу, на блины звала.
– Слушай, дармоед, она ведь и тебе про Каина сказки сказывала. Как, ты полагаешь, она к нему на деле относится? Точно ли его боится?
– А как не бояться, когда он ее оставил свое добро охранять, а она иное продала, деньги в оборот пустила, иное дочери отдала? Опять же – с кем только не жила! Меня ей, вишь, мало было, христианского детинушки, – нехристь-француз полюбился! – в который уж раз пожаловался Никодимка.
– Неужто никого из старых товарищей не оставил за ней присмотреть?
– За ней присмотришь! Она самого Камчатку ухватом из дома выставила, на все Зарядье крик подняла.
– Какого еще Камчатку?
Никодимка заткнулся.
– Коли начал, так продолжай.
– Так у этого чертова Ивана Ивановича незабвенного два лучших дружка были, Камчатка да Мохнатый. Потом, как его в Сибирь сослали, оба куда-то подевались. А я-то знаю, что на Москве остались и тайно проживают.
– Ты их в лицо знаешь?
– Камчатку видывал, – неохотно признался Никодимка.
– Когда, где? У Марфы, что ли?
– Нет, ваши милости… Мне Машка показала. Бабу Марфа при себе держала, того самого блядского разбору, она много чего при Марфе повидала. Она меня на торг взяла, потом к Покрову зашли, она Богородице свечку поставила, я Никодиму-праведнику, память второго августа, она и говорит тихонько: глянь-ка, жив еще, черт колченогий… Это она Камчатку заметила, тоже кому-то, видать, свечку ставил. Глянь-ка, говорит, мы-то думали, он деру дал, а он где-то прячется… и как Марфа его ухватом выставляла, рассказала…
– Прелестно…
Конечно же, Архаров, узнав про явление Каина в Москве, первым делом тщательно расспросил своего камердинера, но ему важнее было знать, нет ли с Марфиного двора каких-то тайных выходов, чтобы не проворонить, если Каин отправится куда-то шастать, или если к нему кто-то пожалует. Никодимка побожился, что все выходы ему известны, и Архаров на том успокоился. Конечно, и под Зарядьем могут быть норы прорыты, но Демка утверждал, что или они под Варваркой, или их там вовсе нет, а этот выкормыш московских шуров во всякие земляные дырки лазил. Однажды рассказал, как его еще крошечным парнишкой, обвязав веревкой, в лаз запускали. Но он в погребе никакого ценного добра не обнаружил, одни сундук со старыми книгами, а кому они нужны?
Сейчас обер-полицмейстер услышал примерно то же, что уже знал. Он и не ожидал, что Никодимка вспомнит особо важные сведения. Просто ему хотелось, говоря о Каине, ввести себя в то мыслительное состояние, когда всякие затеи в голове рождаются. Сегодняшняя трапеза и посылка шести сотен блинов к Марфе с Каином непременно должны были иметь какое-то диковинное продолжение! Вот он и пытался изобрести это продолжение, но пока плохо получалось.
А звать на помощь Шварца после сегодняшней нелепой стычки он не желал…
Когда он уже лежал в постели, Никодимка доложил о приходе Тимофея. Тот был впущен прямо в спальню.
– Позже притащиться не мог? – спросил Архаров.
– До последнего караулили, ваша милость, – должен же этот сукин сын на ночь хоть до ветру выбежать, – объяснил Тимофей. – Или его дома не было, или Марфа для него урыльник завела… хотя урыльник тоже выносить надобно, чтоб не смердел.
– Докладывай, как полагается.
– А чего тут докладывать – она нас и в дом не пустила. Спит-де Иван Иванович, будить не велел. А он доподлинно не спал.
– В окно, что ли, выглядывал?
– В окне его поганой рожи мы не приметили. Да только Марфа, когда нас прочь гнала, и меня костерила, и Клашку с Михеем, а Клавароша словно бы не видела. Боялась, что коли его заденет – он ей что-нибудь этакое скажет… а тот и услышит…
– Вот чертова сводня… да и я хорош! – вдруг осознав свою ошибку, воскликнул обер-полицмейстер. – Блины, выходит, приняла?
– И с коробом вместе, а там, как вы приказали, еще сметана, пастила яблочная, меду два горшка…
– Кисет кожаный приняла?
– Думал, придется его на завалинке оставлять. Уперлась проклятая баба – не велено-де от чужих ничего брать, кричала, чтобы с собой забирали.
– Как кричала? Для виду, или не на шутку струхнула?
– А струхнула, поди, – не сразу ответил рассудительный Тимофей.
– Прелестно… Ступай. Завтра в канцелярии продиктуешь… Стой. На поварню загляни, вели, чтоб покормили. Не зря ж Аксинья на ночь глядя кашу варит.
Ошибка Архарова была в том, что он недооценил память Марфы.
Когда Клавароша привезли с Виноградного острова на Пречистенку, то Архаров на следующий день сообщил о неприятности Марфе, и она примчалась ободрить любовника. После чего, когда он уже начал говорить, приходила еще несколько раз. То есть, историю полицейского налета на остров и гибели разбойничьей шайки она знала доподлинно. Клаварош обыкновенно, рассказывая, как вышло, что на Мостовой башне обнаружили Левушку Тучкова с Анютой, говорил про выехавшие с острова сани и про то, как он их задержал. Ежели в тех санях был Каин – то Марфа, увидев у себя на дворе архаровцев с коробом, догадалась, что Клаварош не только способен опознать ее былого сожителя, но даже с этим заданием прислан.
Марфино склочное поведение как раз подтверждало домыслы Архарова. Она не допусила архаровцев к Каину – стало быть, Каин был на острове! И шесть сотен блинов блистательно оправдались!
Архаров засмеялся – вот Каин и узнал, во сколько его голова оценена московским обер-полицмейстером! И, умащиваясь под одеялом поудобнее, он был страшно доволен своей проказой. Другое дело – что скажет, когда узнает, Шварц.
Вот о Шварце думать совершенно не хотелось…
Все это время между ними, Архаровым и Шварцем, было нечто непроизносимое – и оба соблюдали уговор о молчании касательно деятельности Шварца. Немец просто приносил сведения, не допуская обер- полицмейстера до неприятных его взгляду зрелищ. Но при этом, оказывается, несколько презирал начальство, не желающее пачкать белые ручки. Архаров же сведения принимал, тщательно обходя стороной вопрос о том, как они добывались. Сам же примерно так же презирал подчиненного, добровольно выбравшего себе в качество служебного поприща нижний подвал. Вот оно все и вылезло на свет Божий, не могло не вылезть…
Проснулся Архаров от довольно громких воплей. За окном была ночь. Опять в его особняке стряслось нечто такое, за что в приличных московских домах дворню принято пороть, не добираясь, кто прав, кто виноват.
– Никодимка! – крикнул Архаров. Камердинер обычно спал в гардеробной – этим словом называл помещение, где висели кафтаны и хранилась обувь, Архаров, хотя многие называли его, подражая прелестным дамам, имеющим в виду хранение своих уборов, – уборной.
Дармоед не отозвался.
Архаров встал, сам надел шлафрок, сунул ноги в пантуфли, зажег свечу и пошлепал разбираться.
Его спальня и кабинет находились во втором жилье, шум шел снизу. Архаров вышел на лестницу и, насколько позволяли проклятые пантуфли, поспешил вниз. Он не любил такой обувки – разве что на ножках прекрасных дам туфелькам без задника было место, а для размашистой мужской походки они совершенно не подходили, – и боялся попросту свалиться в них с лестницы.
Когда он одолел первый пролет и был уже на середине второго, перед ним оказалась беззвучная тень с
