Клаварош поднял коней в галоп. То, что он видел за Федькиной спиной, ему не понравилось – за архаровцем бежали трое. Сколько у них пистолетов – он понять не мог, но в руках у одного преследователя увидел армейское ружье с примкнутым багинетом. Это была пренеприятная вещица – не достав всадника, неприятель мог всадить багинет в брюхо лошади.
Тогда Клаварош на скаку полез в седельные ольстры второй лошади. И вытащил еще одну винную бутылку. Надо полагать, Левушка и Лопухин собирались премило провести вечер.
Глазомер у француза был отменный. Подняв коня в свечку, он получил для себя необходимое мгновение неподвижности и запустил бутылку прямо в лоб первому преследователю.
Другие двое просто не поняли, что произошло – выстрела не было, а здоровенный детина рухнул, как подкошенный, не шевелится и голоса не подает. Их растерянность позволила Федьке без лишних хлопот добежать до коня, перехватить у Клавароша поводья и сесть в седло. Теперь оба были в безопасности.
Повернув коней, они поскакали прочь и не обернулись бы ни разу – кабы не услышали тонкий крик:
– Меня! Меня возьмите!
К ним бежал Демка.
Он ухитрился обогнуть Федькиных преследователей и, совершенно одурев, несся посреди улицы.
Он-то и оказался хорошей мишенью.
Федька невольно повернулся на крик и выстрел. Он увидел, как Демка останавливается, запрокинув голову, как делает шаг вперед и падает лицом вниз.
Еще он увидел Демкину руку – длинные тонкие пальцы знаменитого шура, которые словно старались ухватиться за нечто ускользающее. И не сумели – упали в пыль.
– Скорей, скорей! – крикнул Клаварош.
– Демка!..
– Ты ему не поможешь!
Клаварош прекрасно знал, к чему могут привести в опасном деле наипрекраснейшие порывы. Поэтому он хлестнул Федькиного коня сорванной с головы треуголкой.
Лошадь очень легко испугать; удар был не столь болезненный, сколь ужасающий – и Федька чуть не кувыркнулся через конский круп, когда лошадь резко прибавила ходу.
Настоящей погони за ними не было – и несколько кварталов спустя они позволили лошадям перейти на рысь.
– Смуряк, болван! Дурак! – выкрикивал Федька.
Клаварош молчал.
– Выскочил! Понесся! Смуряк охловатый! Мог же потихоньку уйти! Мог же!..
– Это от испуга, – сказал наконец Клаварош. – Он всегда был пуглив.
– Демка-то?
– Да.
И Клаварош тяжко вздохнул.
Терять товарища, да еще столь нелепо, им во все время полицейской службы не доводилось. Да и не просто товарища – Федька бок о бок с Демкой трудился на одной фуре в чумную пору, а Клаварош хорошо помнил, как Демка, не помня зла, искал сани, чтобы вывезти лежащего пластом француза с Виноградного острова. Но Клаварош был старше – и сам это хорошо понимал. Потому и следил, как бы Федька от горя чего не вытворил.
Федька же просто плакал.
– Он звал нас, звал!.. Он вернуться хотел! Господи! Остремался, как лох! Он, может, еще что сказать хотел…
И тут Федька замолчал. Он вспомнил про ловушку.
Слезы высохли не сразу – он еще некоторое время вытирал лицо жестким обшлагом и хлюпал носом, как дитя. Наконец глубоко вздохнул и повернулся к Клаварошу.
– Иван Львович, ты сейчас поскачешь на Пречистенку, – сказал он почти спокойно. – Авось застанешь там пертового маза. Коли застанешь – передай, что на Ходынском лугу ловушка. А я сразу на Ходынку поскачу. Сказано было – как стемнеет… Ну так через час, поди, и стемнеет!
Ничего больше не объясняя, он послал коня вперед.
И дело было вовсе не в важности сведений. Просто Федька сейчас видеть не мог Клавароша. Он все понимал, да только никак не мог избавиться от мысли, что Демку можно было спасти.
Да и сам себе он был противен – хорошенькое же прощание устроил он с давним товарищем, заехал кулаком в ухо…
Прохожие шарахались от взявшего хорошую резвость на галопе коня. Кое-кто провожал его матерно.
А знали бы, что в седле архаровец, – еще и не то бы сказали…
На Пречистенке сборы завершились быстро.
Странно было, что Федька и Клаварош сгинули – и с лошадьми вместе. Архаров же очень на этих коней рассчитывал. Но не стал ломать голову над этой бедой – за преследование Демки он собирался намылить шею своим орлам завтра. Приказав седлать упряжных лошадей, он построил в переулке небольшой отряд – поручика Тучкова, Михея Хохлова, Максимку-поповича, Устина Петрова, на когорого смотреть было весело – держался в седле как собака на заборе. На Ходынском лугу он собирался еще привлечь полицейских драгун. Их там было довольно для осады небольшой крепости.
Капитан-поручика Лопухина в этом отряде не оказалось, он сильно не одобрял подоные вылазки. Но был Левушка Тучков – куда ж без него? И это Архарова вполне устраивало – с Левушкой он чувствовал себя уверенно, знал, что друг прикроет его шпагой, сам же он всегда был готов прикрыть друга кулаком. А чего ждать от Лопухина – неведомо.
Под причитания Никодимки – их милости-де без ужина остались! – Архаров в старом, легком, без позумента, еще гвардейского времени кафтане, сел в седло. Рыжая Фетида не сразу приняла всадника, но когда вперед выехал Левушка на Фирсе, пошла за знакомым мерином той же машистой рысью, что и он. Фирса она, видать, уважала поболее, чем Архарова.
Левушка для вылазки позаимствовал совсем ветхий мундир Меркурия Ивановича, который был ему коротковат, и убеждал всех, что самый шустрый маз-лазутчик примет его за отставного инвалида – стоит только сгорбиться и ковылять, держась рукой за грудь и время от времени кашляя.
До Ходынского луга от архаровского дома было верст семь – но, коли судить по ощущениям бедер и задницы, то все семьдесят. Положив себе на досуге прогуливаться верхом хоть раз в неделю (как будто у него был досуг!), Архаров стойко продержался до первого драгунского патруля и приказал своим людям спешиться. Лошадей оставили у драгун, далее пошли вразнобой, но не теряя друг друга из виду.
Уже когда подъезжали – темнело, а пока договаривались с драгунами – почти наступила ночь, и Архаров уже забеспокоился: не упустить бы этих треклятых продавцов-покупателей! Ему дали проводника, знавшего, где стоит судно «Чесма» (напротив «Крыма», так ведь еще надобно выйти из устья «Борисфена», миновать театр «Кинбурн» и далее шагать Бог весть сколько по воображаемому Черному морю; Ходынский луг был не маленький, более двух верст в длину да столько же в ширину, и князь Волконский давно на него зуб точил – хотел приспособить для военных учений и маневров). Обер-полицмейстер отвык ходить пешком, но после верховой прогулки ходьба ему даже понравилась.
Ходынский луг в ночь перед праздником был шумен и бестолков, горели факелы, суетился народ. Как оно и полагается в государстве Российском, в последнюю минуту докрашивали деревянные башни и корабли, натягивали какие-то расписные холсты, в огромную столовую «Азов» откуда-то издалека тащили сколоченные снаружи длинные столы. Всюду стояли телеги с необходимой для праздника утварью, их охраняли, шугая любопытных. Какой-то фрегат, когда его оснастили многоярусными парусами, сильно покосился, его борт подпирали бревнами, возили в тачках землю, чтобы укрепить поосновательнее. Архаров невольно вспомнил закулисные тайны Оперного дома.
Пришлось остановиться, пропуская тачки, груженые опилками и стружками пополам с землей. Эту дрянь тоже собрались вывести в последнюю минуту.
– Вот, ваша милость, и «Чесма», – сказал провожатый.
Кораблей было расставлено немало, больших и маленьких, изображавших нечто вроде морского боя, все уже стояли под парусами и флагами, на многих еще стучали молотки.
