привез своих, кунеевских, которые против него и пикнуть не смели, сколь мало бы ни платил.
– Ну, еще копейку накину, – опрометчиво пообещал Федька и вовремя поймал за плечо Феклушкину девчонку, попытавшуюся сбежать. Яшка ткнул его в бок, но было поздно – баба учуяла слабинку.
– Копейку? Сдурели вы, молодцы! Знаете, сколько теперь платят, чтобы дитя нянчить? За одно в день – пятак!
– Это кто тебе наврал? – возмутился Скес и звонко чихнул. – Вот уж таких цен точно не слыхано.
– Ты той бабе скажи, что дурища она стоеросовая, – добавил Федька. – Сама не знает, какую околесицу несет.
Марья Легобытова сильно возмутилась.
– Околесицу? Да сама же я условилась по пятаку в день за дитя, и на моих хлебах, и мне же обстирывать! А вы мне за двоих пятак сулите!
– Так ведь не на весь день! – воскликнул Федька, и тут Скес перебил его:
– Каких это ты детей взялась на своих хлебах обихаживать? Покажи – тогда поверим!
Федька удивился – можно было подумать, что Скес знал в лицо всех парнишек и девочках в коротких рубашонках, что превесело галдели на дворе, играя с собачонкой, перекидываясь тряпичной куклой и гоняясь друг за дружкой. Но рыжий архаровец глядел на бабу с какой-то неожиданной тревогой.
– Детей как детей – парнишку и девочку…
– Давай-ка их сюда! – потребовал Скес.
Тут и до Федьки дошло – парнишка и девочка! Не те ли, что пропали вместе с Федосьей Арсеньевой! Так Федосья-то сыскалась – в подвале, заколотая украденным ножом, а дети – нет…
– А какого лешего я стану вам их выводить? Или я у себя на дворе не хозяйка? – спросила Марья Легобытова. – Пошли вон отсюда! Соседей вон позову! Слыхано ли дело – архаровцы уж детей хватают!
Она захлопнула калитку и пошла загонять детишек в дом.
– Скес, стой тут, – сказал Федька. – Гляди, как бы не увела. У меня ноги длиннее, я вмиг до конторы добегу!
И отскочил, потому что Яшка тут же попытался всучить ему завернутого в одеяло Феклушкиного сынишку. Дитя, успокоившееся было, от резкого движения опять заревело.
Федька опрометью кинулся бежать.
Он ворвался в полицейскую контору, все снося на своем пути, и был остановлен у самых дверей архаровского кабинета невозмутимым Тимофеем.
– Да пусти ж ты! – закричал Федька. – Я детей твоих сыскал! Пусти! Нужно взять наших, идти вызволять их!
– Что ты врешь! – возмутился Тимофей. – Как ты мог их сыскать?! Ты за Скесом же отправился!
– И Скеса сыскал, и детишек сыскал! Пусти, Христа ради! Спешить надобно!
На шум вышел сам Архаров, выслушал доклад и послал вместе с Федькой Максимку-поповича, Клашку Иванова и Евдокима Ершова.
– Еще будешь так вопить – к Шварцу вниз отправлю, – пригрозил он беззлобно. – Знаешь ведь, что шума не люблю.
– Шума более не будет, ваша милость! – отрапортовал Федька. И соврал.
Когда полчаса спустя Архарову пришлось вдругорядь выйти из кабинета, гомон стоял – как будто Рязанское подворье загорелось.
– Это что еще такое? Ты Воспитательный дом налетом брал, что ли? – возмущенно спросил Архаров, указывая на Федькиных пленников.
Пленников было тринадцать человек – Марья Легобытова и дюжина детишек, из них трое – на руках у Скеса, Евдокима Ершова и самой Марьи.
– Чертова баба не признается, кого ей дали на кормление! И детям велит молчать! Говорит – архаровцы-де пороть будут! – отвечал Федька.
– Так они ж не молчат, они ревут, как телята! Во двор их всех веди, а бабу – ко мне.
Марья так и рухнула на колени – уж больно свирепо на нее поглядел обер-полицмейстер.
– Ваша милость, может, Тимофей своих признает? – спросил Скес. И тут же Тимофей явился – взволнованный и грозный.
– Разбирайся с ними сам, – сказал ему Архаров. – Батька, любить бы тебя конем!
Из дюжины ребятишек трое по возрасту худо-бедно годились в Тимофеевы сыновья, четыре девчушки – в дочки. Одна из них, правда, была Феклушкина Настя, и Скес отвел ее в сторонку.
Тимофей глядел на парнишек озадаченно. Они его тоже не торопились признавать – а может, просто были сильно напуганы.
– Во двор, во двор, – повторил Архаров. – Все во двор, а ты, баба, ко мне.
Марью подняли и втащили в кабинет.
– Рябинкина сюда, – распорядился Архаров. – Федя, ты тоже останься. Ну, говори теперь, как ты понял, что у нее Тимофеевы дети?
– Это Скес додумался, – честно признался Федька. – Она про них проболталась, потом перепугалась и показывать не хотела. А коли от нас что-то прячут – значит, оно нам и надобно!
Архаров невольно улыбнулся.
– Кто к тебе привел детей? – спросил он Марью, пока еще не слишком грозно. – Говори, не бойся. Скажешь правду – ничего тебе не будет.
Баба молчала.
Федька глядел на нее с надеждой. Архаров же вспомнил вдруг, как молчала Фимка Курепкиных: во- первых, потому, что не верила, будто обер-полицмейстер в споре между ней и полицейским встанет на ее сторону, а во-вторых, потому, что ее запугали.
– Рябинкин, ты пока не пиши, – приказал Архаров. – А ты… как ее, Федя?
– Марьей звать, ваша милость.
– Ты, Марья, не бойся ничего. Даже коли к тебе ребятишек привет кто-то из моих служащих, говори прямо. Может статься, это не те дети, которых мы ищем. Тогда тебе тем более нет резону что-то скрывать.
Он вздохнул – в кабинете было душно. Похоже, собиралась гроза. Страшно хотелось снять тяжелый кафтан. Но у Архарова было свое понимание смысла одежды: ежели ты в кафтане с галуном, то являешься обер-полицмейстером, а ежели в одном камзоле – то уже Бог тебя ведает, кто ты, может статься, и самозванец.
Марья ничего не ответила – только глядела в пол. Ее лицо – обычное лицо бойкой, здоровой, крепкой бабы, чуть за тридцать, прекрасно рожающей и выкармливающей детей, стало тяжелым и тупым. Архаров знал это выражение, которое он для себя определил не совсем светски, зато метко: каменная задница.
Такое лицо много говорит человеку понимающему.
Марья решилась стерпеть все. Выть от боли – но молчать. Ради чего ж такие страсти? Ради чего женщина приносит себя в жертву?
Дети – понял Архаров, кто-то пригрозил ей, что если будет много болтать – недосчитается детишек.
И коли она полагает того человека архаровцем, то есть – верит в его безнаказанность, то и получится сейчас, как с той Фимкой… Ан нет, не получится!
– Коли тебя Михайла Дементьев запугал…
Один только взгляд кинула на Архарова Марья, но обер-полицмейстер понял – попал точнехонько в цель.
– Рябинкин, сходи, приведи нам Дементьева, – приказал он. – А ты, коли признаешь, говори прямо. Вот те крест – ничем тебе это не грозит.
Обер-полицмейстер перекрестился.
Федька затаил дыхание и молил Бога, чтобы все вышло, как задумано.
Вернулся Рябинкин, следом вошел старик Дементьев.
– Этот? – спросил Архаров.
Марья уставилась на канцеляриста, приоткрыв рот.
