глаза, не в силах предпринять что-либо большее. Скрипнула половица, что-то звякнуло. В общем, спас меня телевизор. Фальшивая мелодрама притупила все чувства, тем самым доказав, что такие фильмы тоже нужны.
Утро принесло облегчение. Кажется, я видел неприятный сон, но, проснувшись, забыл его. Кухня, таившая вчера столько опасностей, выглядела мирно и безобидно. За стеной гремели посудой, разговаривали. Потом все звуки исчезли. Я сидел у окна, попивал кофе, как вдруг — тишина. Только странный какой-то, далекий шум…
…нарастая, перешел в грохот так неожиданно, что я вскочил, а он запульсировал в ушах, забухал по черепу, вдребезги разнес чашку…
На полу, в лужице кофе, валялись фарфоровые осколки. Тупой перестук в голове превратился в обычное тиканье. Домашний бухгалтер времени стоял на кухонном шкафу и добросовестно тюкал чем-то у себя внутри. И сколько на него ни пялься — ничего сверхъестественного. Осторожно, словно бомбу, я повертел будильник в руках и поставил на место. Взглянул на разгром под ногами — и меня потянуло на воздух, к людям, в городской шум.
Выходной день кроме прочих целебных свойств способствует наведению порядка в мыслях. Будни держат в напряжении: несешься по наезженной колее и ошалело вертишь головой — куда это я мчусь? Вроде туда, куда надо, но потом в такую тьмутаракань занесет, что назад бы готов, да поздно, и выбираешься второпях, вслепую, трясясь и дергаясь от езды по ухабам. В автопробеге по бездорожью участвуют все — даже те, которые сидят и ничего не делают. Пришел, сел, смежил веки — долго ли протянешь? И точно — чуть освоился, как заурчал мотор и брызнули из под колес ошметки грязи. А окружающие чихают в бензиновых парах. Отсюда стресс, нервозность, навязчивые идеи, и срочно требуется два выходных, чтобы все это перелопатить.
Я сидел в скверике, вдыхал сентябрьский воздух и убеждал себя в том, что просто переутомился на работе. Безобидное тиканье будильника затронуло какие-то процессы в подсознании и вызвало слуховую галлюцинацию. Резонанс явление известное, из-за него рушатся даже мосты. Я все разложил по полочкам, смущало лишь странное совпадение. Раньше ничего подобного со мной не происходило, а стоило воспротивиться козням призраков, как тут же последовал ответный удар. Может, все и не так, но от этой мысли становилось не по себе. Действительность воспринималась, как полотно сюрреалиста — в искаженных пропорциях, с намеком на присутствие потусторонних сил. Я рассуждал совершенно серьезно, хотя и понимал, что это похоже на бред. Обычным вещам давал нелепое толкование, сознавая его абсурдность, но в то же время и свою беспомощность. Порывы ветра объяснял взмахами крыльев невидимых тварей, а шелест листьев — шажками зыбких теней. Кто-то хозяйничал в моей голове, как в собственном доме, вознамерившись вызвать там полный хаос. Опомнившись, я вскочил и зашагал прочь из пустого сквера…
…шел по оживленным улицам, лавировал в толпе, изображал энтузиазм субботней суеты. Не выделялся, занимал очередь, тянул шею, демонстрируя озабоченность и любопытство. Вел себя, как разведчик с другой планеты, пока не увидел в витрине восковое лицо с гримасой ожесточения и фальшивого оптимизма. Лицо оказалось моим, и я свернул в глухой переулок…
Тропа войны вывела меня к перекрестку. Лихорадка прошла, и я не знал, что предпринять дальше. Одна дорога, мощенная брусчаткой, шла круто вниз и упиралась в сквер, подобный предыдущему. Другая проходила мимо школы, в которой я не учился, а дальше виднелись дома, в которых не жил. Третья вела назад, а поперек четвертой высился забор. Идти было некуда.
— Сигаретку не дашь?
Я дернулся и обернулся. Передо мной стоял низенький крепыш в мятых брюках и пиджаке поверх зеленого свитера. Глаза его хитровато лучились, а сам он смахивал на тряпичный абажур.
Я протянул пачку. Человек-настольная лампа ловко выдернул сигарету, крутнул ее в пальцах и сунул за ухо.
— А пятнадцать копеек?
Ситуация стала проясняться. Я осмотрелся по сторонам в поисках дружков вымогателя. Никого не обнаружил, и это показалось странным. Ханыга мог, конечно, воображать все, что ему угодно, однако для грабежей и уличных драк одной наглости маловато. Я был выше ростом и шире в плечах, но, правда, не светился тусклой радостью собственного превосходства.
— Пошли, — сказал он, получив монету, и решительно зашагал по улице, ведущей вниз.
Не зная зачем, но я поплелся следом. Коротышка меня огорошил, застал врасплох, подчинил своей воле. Я глядел ему в спину, гадая, чем все это закончится. Предложит распить бутылку? Заведет к уголовникам? Вытащит за углом нож и снова чего-нибудь попросит? В общем, я попал в дурацкое положение, из которого надо бы выбираться, да нет ни сил, не желания.
Так мы и шли. Молча, неизвестно куда, но с надеждой, что где-нибудь окажемся. Наше движение приобрело глубокий смысл, временно скрытый от нас обоих, и я проникся симпатией к своему попутчику. Цель далека и туманна, но мы достигнем ее, преодолев множество препятствий.
Когда мы достигли развилки улиц, из-за поворота вышел и протопал мимо курсант военной школы. Шапка, черная шинель, брюки с лампасами. Коротышка стал как вкопанный, провожая взглядом молодцеватую фигуру. Я машинально сделал то же самое.
— Это сам-мые надежные люди, — произнес ханыга тоном необыкновенно прозорливого человека.
Потом глянул на меня снизу вверх и добавил:
— Это я тебе говорю.
Я не понял, в чем смысл неуместного заявления, но мне стало грустно. Очарование бессмысленной ходьбы исчезло. Я стоял и думал, какие мы непохожие — трое путников на пустынной улице. Даже обувь у нас разная, а она многое говорит о своем ходоке. Курсант бодро впечатывал в тротуар каблуки уставных ботинок, и создавалось впечатление, что это они ведут его ровной походкой в нужном направлении. В таких ботинках сомневаться и выбирать ни к чему. Ханыга — мой странный попутчик — располагал кедами, надетыми на толстые шерстяные носки. Стоял в них крепко, выглядел уверенно, и казалось, готов хоть на край земли. На мне же были жиденькие туфли на тонкой подошве. Ходил я в них шатко, боясь поскользнуться, черпануть воды или наступить на шнурок. Ясно, что мы не годились для совместных походов, а если бы решились, то это была бы иллюстрация к басне Крылова. К сожалению, наш треугольник оказался фигурой неустойчивой и никому не нужной.
Я взглянул на ханыгу, надеясь узреть отголоски собственных дум или хотя бы намек на соучастие. Крепыш, выставив челюсть, одобрительно щурился вслед курсанту. Несомненно, встреча произвела на него впечатление, но он, наверное, мыслил иными категориями, так что я ничего не смог прочесть на его пожеванном лице. Похоже, он просто забыл про меня, едва почувствовав, что наши пути разошлись.
Я отошел в сторону и двинулся дальше один. Пересек улицу, взошел на мостик, ведущий в парк, и здесь оглянулся. Курсант был уже далеко и шпарил, как черный быстроходный катерок. Ханыга стоял на прежнем месте, словно маяк на утесе. Он явно пользовался дурной славой у мореходов, но относился к этому философски — корабли плавают для того, чтобы разнообразить скучный морской горизонт. Повернувшись ко мне, он ухмыльнулся и блеснул чем-то во рту. Наверное, золотым зубом.
…и вновь я брел по парку, зарываясь ногами в листья, как айсберг в волны океана. Лишь небольшая моя часть виднелась на поверхности, а остальное уходило в какую-то мрачную недосягаемую глубину. Ветер холодил лицо, и воспаленные глаза остывали, превращаясь в прозрачные льдинки. Я покрывался ледяной броней и флегматично взирал изнутри на искаженный внешний мир, искрящийся блеском снежинок. Мой путь лежал на север, в холод и оцепенение…
Люди все время куда-то бегут. Спешат и суетятся, боясь опоздать, не успеть, упустить или явиться к шапочному разбору. На зарядку от инфаркта, на работу за окладом, в магазин за дефицитом, из тюрьмы на волю, от себя в неизвестность. Причины у каждого разные, но бегут все. Те, которые сидят и вспоминают, как бегали раньше, все равно стремительно приближаются к финишу. Когда-нибудь в какой-нибудь энциклопедии раздел 'Человек' будет начинаться словами: 'Хомо сапиенс бегущий…' В нас очень сильно развито чувство противоречия, и мы убегаем одинаково быстро, когда нам плохо и когда хорошо. От добра
