Наконец вдалеке показались огни. Судя по тому, что двигались они медленно, то был автобус, а не шустрый жигуленок и не одноглазый мотоцикл «Урал».
– Идет, холера! – Дед поднялся с лавочки и радостно чмокнул козе. – Щаз поедем, едрена мать!
Коза понимающе бекнула в ответ.
Автобус развернулся на кольце и устало затормозил под деревом. Водитель вышел, разминая косточки, кивнул Марине, как старой знакомой:
– Ну что, опять не поедешь?
– Поеду. – Марина взялась за ручки своей сумки, поволокла ее в автобус.
В дверях бился дед с козой, уговаривая ее войти. Коза уперлась рогами в землю и не желала никуда ехать. Дед ругался сочно и пытался втолкнуть животину в салон.
– Погоди, старый! – Водитель приподнял козу и впихнул ее в автобус. – Но платить за двоих будешь! Вот так вот!
Марина зашла в заднюю дверь и села в хвосте. Автобус печально вздохнул и, скрипя, тронулся. Марина прилипла к темному окну, пытаясь рассмотреть за ним море. Но не было ни луны, ни звезд и моря тоже не было. Только ей снова показалось, что с той стороны кто-то невидимый наблюдает за ней...
Весь следующий день она проплакала, лежа носом к стене, сказавшись дядьке с теткой больной-простуженной, а утром следующего дня они посадили ее в поезд и под «Прощание славянки» долго махали вслед, провожая.
А дальше все было так, как это случается очень часто: через пару месяцев Марина поняла, что положение у нее более чем интересное. Все это было так некстати, что даже не сказать! Третий курс института псу под хвост. Можно было бы дотянуть до летней сессии, но учиться у Марины не было сил. Да и срочно надо было устраиваться на работу, чтоб без копейки не остаться. Поэтому, пряча куда подальше свое интересное положение, Марина пришла в библиотеку рядом с домом, на двери которой уже полгода болталось объявление «Срочно требуется сотрудник». Деньги смешные, конечно, но зато и не фыркал никто, когда будущее материнство было уже не скрыть. К тому же Марина пообещала не бросать работу после родов. Да и какое там «бросать»?! Муж отсутствовал, мама пребывала в шоковом состоянии от сообщения и срочно подыскивала вариант обмена своей московской квартиры на ленинградскую, да еще и в определенном месте, отчего все затягивалось на неопределенное время.
А потом родился Егорка, которому Марина дала свою фамилию – Андреев и отчество – Андреевич. Несуществующему отцу сына она придумала героическую биографию – моряк Черноморского флота, погибший при испытаниях подводной лодки. А Егор как будто чувствовал ложь, никогда не пытал мать о том, кем был его отец.
V
– Марина, я все эти годы проклинал себя. Сначала за то, что вообще с тобой связался, потом за то, что не хватило духу рассказать тебе все как есть, потом за то, что ничего толком не знал о тебе – ни фамилии, ни адреса, ни телефона, ни даже института, в котором ты училась. Ни-че-го! А значит, найти тебя в пятимиллионном городе было нереально...
Да и нужно ли? Мог ли он взвалить на плечи девчонки, влюбившейся в него, свои проблемы? Он был хорошо воспитан и что такое ответственность знал не понаслышке. У него был младший брат, и родители с детства твердили ему, что за Ваську он несет полную ответственность, если остается с ним без взрослых. И он нес. Даже Васькины двойки были его виной – плохо учил с ним уроки дома!
Марина в ее двадцать казалась ему девочкой хоть и не глупой, но юной, чуть старше ребенка. Если бы их связывала дружба, он легко рассказал бы ей по дружбе истинную причину своего отшельничества. Но он сразу увидел, что у нее к нему чувство, и не успел глазом моргнуть, как и его накрыло ответное. Он и рад был, и не рад, потому что так все по-дурацки получилось, хоть плачь!
Сказать ей, смотрящей на него по-собачьи преданными глазами, что в горах он не гербарий собирает, а скрывается от милиции, что ищут его не просто так, а как подозреваемого в убийстве, значило не только напугать девочку, но еще и накликать дополнительных неприятностей. Кто знает, а вдруг ей в голову взбрело бы начать выяснять, что к чему, или еще веселее – заявиться в милицию.
Он сидел в горах уже больше двух месяцев и ждал, когда все будет готово для его новой жизни. И был лишь один-единственный человек на всем белом свете, который знал о нем все: где он, как его найти и как дать ему знак, если вдруг в условленный день их встреча по какой-то причине не состоялась бы.
Он соблюдал полную конспирацию. Практически не выходил из своего укрытия в выходные дни, когда на пляже было много людей, да и по будням спускался со своей поляны к морю только для того, чтобы искупаться. При этом он не снимал темные очки, ни с кем не знакомился, даже не спрашивал, который час. Время ему было без надобности. Он ориентировался по солнцу.
Раз в неделю поднимался на гору, ходил в лавку за продуктами. Бояться ему было некого – вряд ли тут его станут искать: на Фиолент он приехал из Керчи. В той стороне полуострова хватало своих пещер и катакомб, но там была вероятность встречи с кем-то из знакомых. Да и милиция там, разыскивая его, наверняка шерстила пристанища бомжей. А здесь его вряд ли стали бы искать. И пересидеть ему надо было только лето.
В том, что произошло, он винил лишь себя. Он устал сидеть затворником. Его тянуло к людям, поэтому он и предпринимал вылазки на пляж. Иногда Андрей лежал на дальнем камне, с тоской глядя на людей, которые беззаботно плескались в волнах, смеялись, дурачились, а с наступлением сумерек уходили по тропам вверх и уезжали домой.
Он хорошо понимал, что в сложившейся ситуации ему лучше не думать о доме, не заглядывать в чужую жизнь, закопаться по самые уши в песок и не высовываться. Перетерпеть. Будь он виновен, он, наверное, так и сделал бы и ни о чем бы не жалел. Инстинкт самосохранения отбил бы всякое желание стремиться к людям.
Но у него был иной случай. Андрей не был виновен в гибели своего друга Пашки, и никто бы не поверил, что он мог его убить. Никогда и ни при каких обстоятельствах! Но область чувств и отношений для милиции – пустой звук. Факты – вот вещь упрямая. А они были против Андрея. Он знал, что пройдет время, и он разберется в этой запутанной истории. Ему мало было разобраться во всем. Ему еще нужно было доказать родителям Пашки и своей маме, что он не убивал. Но это потом. Для того чтобы доказать, надо находиться на свободе. Из-за решетки много не докажешь. И сейчас у него был один-единственный выход: тихо сидеть в горах и ждать своего часа. И желательно носа не казать! Что он и делал. Вот только от ощущения собственной невиновности в нем все восставало против этого тюремного заключения, в котором он вынужден был находиться.
А потом он увидел Марину. Сначала у ручья, где он напугал ее, сам того не желая. Просто вырвалось – расхохотался, когда она завизжала от холода. А потом – на пляже. Он, конечно, узнал ее. Только теперь она была совсем одна, без компании. И он решился познакомиться с ней.
Потом он сто раз казнил себя за то, что увлекся сам и охмурил девчонку. Понимал ведь, что никакого продолжения не будет. Но оттого, что вины его в смерти Паши Райнера не было, а он вынужден был из-за всей этой истории прятаться в горах, он будто назло обстоятельствам кинулся в эти отношения. Как все нормальные люди, которые приезжали на этот дикий пляж, чтобы влюбляться тут, нежиться на солнышке, врать о неземных чувствах, мечтать о будущем.
– ...Нет, Марин, я не врал тебе. – Андрей заворачивал в трубочку уголок скатерти. – Я... Ну, в общем, все не просто так было. Знаешь, каково мне пришлось?! Я никому не рассказывал о том времени, потому что непременно спотыкался на твоем имени. Больно было...
...Влад тогда проявил максимум любопытства – начал пытать его о том, что он делает на Фиоленте, рассказал, что керченская милиция буквально перерыла город, разыскивая его. Он начал было говорить ему, что не виноват, что Пашка Райнер был ему ближе брата родного, поэтому глупо думать о том, что он мог бы его убить. Но это он так думал, а дознаватель иначе считал, и в гробу он видел какие-то доводы его. Компаньонами по бизнесу были? Были. Мотив убийства был? Был. Деньги общие. И очень большие деньги. Ну и все!
Он говорил все это Владу, с которым они выросли в одном дворе, играли в войну, за одними девчонками ухлестывали, вместе закурили первый раз в подворотне, и видел, что тот не верит. Молчит, только смотрит с любопытством. И не верит! Друзьями они с Владом не были, но это же не значит, что можно было не
