встречают, хлебом и провожают. Тот же Р. Ченслор так описывает обед у Ивана Грозного: «Прежде чем были поданы яства, Великий князь послал каждому большой ломоть хлеба. Причем разносивший называл каждого, кому присылалось, громко по имени и говорил: «Иван Васильевич, царь Русский и великий князь Московский, жалует тебя хлебом». При этом все должны были встать и стоять, пока произносились эти слова». Так же он подмечает, что царь, прежде чем разрезать хлеб, крестится. Староверы до сих пор, прежде чем есть, освещают хлеб крестом. В этом нет ничего христианского, это сакральное отношение к хлебу гораздо древнее и глубже. Крест в славянской традиции всегда был символом Солнца, и найдены формы для выпечки хлеба еще бронзового века, по которым видно, что славяне и тогда украшали свой хлеб крестом.
Глава IX
ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ И СОЛНЦЕПОКЛОННИК
Если «христианин» тот, кто «крестится», то вряд ли этот христианин знает, что крестное знамение (равносторонний крест: лобная точка, летнее солнцестояние, или высшее солнце, третий глаз Митры, — «солнечное» сплетение, зимнее солнцестояние, рождение Митры, — и две плечевые точки, равноденствия) не имеют никакого отношения ни к новозаветной, ни к ветхозаветной традициям. Там нет даже намека на «святое знамение». Это прямое наследие митраизма, дохристианской солнечной традиции Ближнего и Среднего Востока. Освещая себя крестом, человек обращался к Солнцу и к солнцебогам, Митре или Яриле.
И само русское слово «крестьянин» не имеет отношения ни к христианину, ни к христианству, оно еще с самых-самых земледельческих истоков, его сохранили Веды: в санскрите крестьянин, земледелец — «кресшик, kresjik». «Крестьянин» как был, так и остался «огне-», «солнцепоклонник».
Крест всегда и во всех традициях был солярным знаком. И это вдвойне верно для полярного солнца, для которого существует чисто физический эффект: солнце в самой низкой точке над горизонтом и при сильных морозах в своем круге выдает крест! В полярных широтах наши предки могли наблюдать после полярной ночи восходящее солнце на горизонте по нескольку дней, и именно с тех пор крест в круге и свастика стали ключевыми символами Традиции Севера. Перевод санскритского «свастика» — «дарующий благо» несет в себе буквальный смысл «блага, счастья» нового Солнца. Русское «счастье», древнерусское «свастие» этимологически тождественны «свастике». «Круг» означал видимую форму Солнца, «корона» этимологически тождественна «солонь», так что сочетание «солнечная корона», также как и «красно солнышко», вроде масла масляного. То же можно сказать о «солнечном крае», в русском сохранилось это уникальное архаичное слово «край», означавшее «подсолнечную землю», позже, уже вдали от Севера, оно приняло и второе значение «границы, края Земли», как память о том далеком северном Крае, солнечном Рае. Уникальность его и в том, что другие индоевропейские языки не знают взаимосочетания понятий земли и солнца, видимо, они забыли или не знали страны полярного дня.
Корона как символ высшей власти напоминание нам о первых временах, когда боги жили среди нас, и это были солнечные боги. В западной традиции корона и тиара исключительно кастовый головной убор, полагающий некую божественность, над-земность, тогда как в русской традиции это совершенно народный, но праздничный головной убор, женский северный русский кокошник буквально повторяет символическую «корону». Связь короны, праздничного кокошника и солнечно-божественного подтверждается тем, что все главные русские праздники, на которые и носились кокошники, посвящены Солнцу — Коляда, Масленица, весенний и летний Ярила, Купало, также как и все главные боги русской традиции — это солнцебоги: Ра, Яр, Ярило, Сварог, Святовит, Белбог, Рарог, Коляда, Хоре, Даждьбог, Купало, Кострома. Индоевропейцы странным образом растеряли солнцебогов, как и праздники солнца, и даже оставшийся на зимнее солнцестояние потерял ярко выраженные солярные черты. Германский праздник «Юла» скорее праздник некоего «разворота», просто цикла, чем именно «коловорота». Герман Вирт вообще называет это великой «Мистерией зимнего солнцестояния», солнце здесь некая вторичность, важная, но деталь «стояния», а сам бог «Юл» — «Ал» — «Вральда» даже и не солнцебог, а умопомрачительное моно — всевышнее и единое. И хотя индоевропейцы своим умом до монотеизма не дошли, все их главные боги-«громовержцы» не солнечные и не небесные, а что-то среднее, «околоземное». Это подсказывает, что индоевропейская традиция и раса сложились уже вне Севера, после распада, уже в других, умеренных широтах, где солнце потеряло свою уникальность и божественность и его место заняла гроза. А древняя, уже неосознанная родовая память сохранила корону как атрибут высшей, божественной, власти, как незатухающее «коллективное бессознательное» о солнечных царях и солнечной династии. В одном из мифов о Ману, прародителе индоевропейцев, говорится, что он был сыном Сурьи, бога Солнца.
Если тебя встречают с караваем ржаного хлеба и щепоткой солью и ты отламываешь его и вбираешь в себя, этим самым ты причащаешься, входишь в истоки, в Традицию. Христианское причащение — как всегда, замещение подлинника и, как все христианское, — извращенное. Пить кровь, то есть вино? Бр-р! Да еще с «плотью Христовой», кислым «скотоводческим» хлебом.
В египетской «Книге Мертвых» об Осирисе: «Плоть твою люди вкушают». Иудохристиане это не поняли или, скорее всего, сознательно извратили, следуя «скотоводческим» инстинктам. В «Книге Мертвых» Осирис именуется Bata, «Дух Хлеба». Люди, следуя Богу, вкушают Хлеб, плоть Его. Хотя, поменяв суть, саму форму христиане сохранили, все-таки просвирки делаются из хлеба, хоть и из кислого скотоводческого, а не из мяса.
У русских сохранился на генетическом уровне земледелец как расовый тип, и именно в этом главное отличие даже от ближайшего славянского мира. Дьявол, как известно, кроется в деталях, мелочах, и самая поразительная отличительная «мелочь» между русским и украинцем или белорусом — это сало. Даже в Москве или в Питере купить такое не просто, лучшее, то есть настоящее, скорее всего найдете на рынке у тех же приезжих соседей, а к северу и востоку от столиц[14] это уже экзотика на уровне ананаса, тогда как к югу и западу сало с хлебом это как наше хлеб с маслом. Русские всегда во все времена своей истории меньше всех из белой расы ели мяса на душу населения[15] и больше всех хлеба, и это уже генетика. Народное, именно русское, православие, в котором христианство больше форма, чем суть, сохранило чисто «языческие» запреты на кровавую пищу, это и два постных дня каждую неделю, и четыре больших поста в год. Разве это по- индоевропейски и по-христиански, если сравнить со всем остальным христианским индоевропейским миром, где само понятие поста было забыто уже тысячелетие назад? Сам феномен поста безусловно происходит из ядра земледельческой, северной традиции. Как позыв «спящих» земледельческих генов, память Каина, реминисценция об утраченном рае. Не случайно, что именно православие Руси до последнего держалось традиции, тогда как индоевропейские христиане пост так и не приняли. Первое, что сделал реформатор Лютер в XVI веке, это отменил все посты как «чуждые христианскому духу» (!), впрочем, и до него повсеместно индоевропейские миряне выкупали себе индульгенцию на право есть мясо.
Они и представить себе не могли, что русский крестьянин не то что в пост, но и в оставшиеся ему скоромные дни может обходиться без мяса. Есть сохранившаяся запись доклада ярославскому генерал- губернатору конца 80-х годов XIX века, где объясняются причины сложности очередного сбора подушной подати, и там указывается, что положение крестьянина таково, что «он может год и более не иметь в пищу мясо». Конечно, он был беден, но это был и не голод, голода в Северо-Восточной Руси не было ни в XIX, ни даже в XX веках, более того, рождаемость была выше, чем в Европе, и численность населения росла быстрее, значит, хватало здоровья и пищи и для более мощного воспроизводства. «Растительноядность» Северной Руси это абсолютная норма, не зависящая от достатка или отсутствия животной пищи, объяснение этому в самом русском человеке, его чисто «русский химизм», как выразился А. Щапов еще в 1865 году. Вот что писал другой известный этнограф П. С. Ефименко в 1877 году в «Материалах по этнографии русского населения Архангельской губернии»: «Непременная и основная пища жителей уезда — растительная. Главную пищу составляет, во-первых, насущный черный хлеб, то есть ржаной и ячменный. Испеченный из
