Если у русского мясо на последнем месте, то на первом, после, конечно, хлеба, молоко и молочные продукты и в этом еще одна принципиальная земледельческая деталь, черта, отделяющая его от индоевропейцев. Не странно ли, что Запад не знает сметаны, творога, простокваши, ряженки, кефира, варенца, в индоевропейских языках нет даже слов, обозначающих столь естественную и весьма древнюю пищу земледельца. Сметана, которую все-таки можно купить в Европе, появилась там лишь в XX веке и называется «кислые сливки», что само говорит о вторичности понятия, популярный у европейцев йогурт тоже болгаро-славянское заимствование XX века. Основной кисломолочный продукт у индоевропейцев это безусловно сыр, если русские научились делать просто сыр (даже два, «пошехонский» и «костромской»), то европейцы знают, кажется, больше 600 сортов. Причем русские не столько научились, сколько их насильно приучил, как и ко многим другим западным «ценностям», Петр I в XVII веке.
Корова это «оседлое» животное, естественная спутница оседлого земледельца, и сыр это не ее продукт, первый сыр был, как нам рассказали еще древние греки, козий и овечий, и он до сих пор остается для индоевропейца самым «ценным» и «дорогим», не только по стоимости. Сыр это изобретение кочевника- скотовода, которому очень важно иметь в походной жизни не скоропортящийся продукт, и сыр идеален в этом смысле, тогда как земледельцу ничто не мешает питаться ежедневно свежими молочными продуктами. Эта разница в питании не только глубокая, но и древняя, уходящая ко времени разрыва северной расы на славянскую и индоевропейскую ветви, приведшую уже к глубоко генетическим изменениям. Известно, что для расщепления белков, особенно твердых сыров, необходимы особые ферменты, которые достаточно вырабатываются в индоевропейском желудке, но значительно меньше в славянском, поэтому сыр никогда не был и не станет значимым продуктом у славян. Крайний пример — коричневый норвежский сыр, национальная гордость норвежцев, «самых-самых» индоевропейцев, и варится он в говяжьем желудке, по сути это молоко с мясом. Чтобы его съесть, надо не только взять у коровы молоко, но и убить ее, чтобы взять желудок, и это опять указывает на пропасть, разделившую Север на индоевропейцев и славян.
Следующая «дьявольская» мелочь — европеец не знает каши, пищи номер один для русского желудка: «щи да каша — пища наша». Вслед за сметаной вы не купите в обычном европейском магазине гречку, пшенку, манку, перловку, те злаки, что земледелец выращивает для себя наряду с рожью и пшеницей, но везде вы найдете овсянку и всевозможные «мюсли». Овес — это главный продукт для кочевника, для которого лошадь всегда важнее коровы, которая, кстати, не ест овса. Но индоевропеец ест даже сырой овес! Как истый кочевник, как и его продолжение, его конь. Сакральное и гениальное изобретение «мюсли» (а попросту — замоченный сырой овес) захватило весь Запад, и это не мода, это генетический отклик на нечто забытое, но родное. Заметим опять сакральное «ка» в только славянских «гречка, пшенка, манка» и т. д., как и в самом слове «ка-ша», каша как душа живота, жизни.
От той же пропасти и разница места и роли коня в жизни русского и индоевропейца. Русский конь это «пахарь», это тягловая лошадь, которая пашет землю и возит хлеб. Русского крестьянина трудно представить «верхом», он всегда «рядом». Конь это еще та грань, которая разделяет русский Север и славянский Юг, сильно замешанный на кочевнике-степняке. На Севере никогда не занимались коневодством как таковым, «владимирский тяжеловоз», истинная лошадь земледельца, кажется единственная русская порода, зато на Юге и на Западе какое изобилие пород, почти такое же, как и собачье, а собака такое же продолжение скотовода, как и конь. Русскому внутренне чужды кочевые забавы лошадиных скачек, для него лошадь исключительно помощник в его тяжелом земледельческом деле, и заставлять ее еще скакать и прыгать, значит, издеваться над ней. Как только прогресс освободил лошадь от тяглового труда, она практически полностью исчезла из русской жизни. Сейчас в России всего 2 ипподрома, один в столице, второй в Пятигорске, но это уже Юг, степь.
Примечательны записи этнографа Жатковича (1895 год) в прикарпатской Руси: «Русины не любят держать лошадей, в средней зоне в нескольких деревнях подряд нет ни одной лошади. Русины говорят, что деревни, где много лошадей, бедные, потому что лошадей покупают только те, которые не могут купить волов». И далее: «Нехорошо везти покойников на кладбище на лошадях, как евреев. Лошадь нечистое животное. Вол — самое чистое животное». В чем такая пропасть между ними? Оказывается, в том, что вол пашет землю, он тащит плуг, а лошадь лишь телегу. Еще одна красивая цитата, слова крестьянки у Жатковича: «У лошади нет дыхания, она не верит в бога… Вола нельзя запрячь в телегу, нет такой упряжи».
Русины, это удивительный осколок Древней Руси на краю славянского мира, даже язык, из всех существующих, сохранил максимальную близость к древнерусскому. Живя в самой украинской части Украины, они сохранили свою идентичность, будучи отрезанными от Руси столетиями, и сейчас язык их имеет больше общего с великорусским, чем с украинским.
Зато какое место до сих пор занимает лошадь у индоевропейца! Это до сих пор показатель принадлежности к высшему классу для касты кшатриев. Для индоевропейской аристократии иметь конюшню ценой в несколько «мерседесов» и «порше» значительно важнее обладания «железными» конями. Индоевропейская аристократия это конная аристократия, кшатрии, в средневековом варианте — рыцари, в римском — всадники, для которых конь это все (в Риме плебеям запрещалось иметь коня). На Руси аристократия села на коня только после Петра, и только потому, что Петр произвел революцию в русской аристократии по западному образцу, он поменял боярство, родовую русскую знать, на дворянство, «служивых людей» при боярстве и при дворе, на тех, кто «служит», как служили всадники, варяги, рыцари, уже понятно не за «идею», то есть традицию, а за «службу». Боярская «идейная» знать, земледельческая знать, она не воспитывается на коне, тогда как новые «графы», «бароны», как и их европейские оригиналы, скачут и гарцуют. Характерная пестрота индоевропейской аристократии — короли, принцы, герцоги, графы, бароны, виконты, — говорит о доминирующей составляющей второй касты в индоевропейской ветви, ее избыточность, перенасыщенность приводит к внутренней, вторичной иерархичности. На Руси был только князь, изначальная суть которого — вождь земледельческой общины, он не второй касты, которая ушла с Севера, он вышел из первой, «водить» того же корня, что и «ведать», а русское «князь» сохранило корень и значение «каин», библейского родоначальника и первого вождя земледельцев. В русской традиции сохранилась сакральная связь «царь-батюшка», он же великий князь, он не властитель-господин, а вождь- отец. В русской традиции трудно представить «царя-батюшку» гарцующим на коне, тогда как для романо- германской традиции немецкий, французский, английский, испанский и т. д. король не представим без королевского коня.
На Руси полностью отсутствовало такое явление, как рыцарство, всадничество, ввиду того же отсутствия второй касты. На конях была княжеская дружина, но основа ее — пришлые варяги с Запада, можно утверждать, что и верховой конь появился на Руси вместе с Рюриком и его дружиной. Это, кстати, говорит и о том, что Рюрик не был «русским». Новгородцы потому и пригласили чужака, что на Руси попросту не было своих «кшатриев», своих всадников. Русь всегда воевала своим ополчением, и все ее победы добывала пехота, земледелец в пешем строю. Все княжеские конные дружины наголову разбивались татарами-кочевниками, пока на Куликовом поле не появился мужик с дубиной и топором, он же скинул в Чудское озеро тевтонских конных рыцарей, и во всю последующую русскую историю конь оставался атрибутом и забавой пришлой военной касты. Единственная известная «русская» верховая порода, орловский рысак, всего лишь рядовой арабский конь, обрусевший по прихоти графа Орлова. Он вообще был первый конезаводчик на Руси, до него никому не приходила в голову такая вроде бы элементарная идея, как разводить лошадей. Невероятно, но факт, до XVIII века в России вообще не было своих упряжных лошадей, для выезда использовались только привозные, иностранные.
Пожалуй, самым простым и очевидным доказательством того, что индоевропейцы первые, истинные скотоводы-кочевники, является тот факт, что именно они дали миру лошадь. Ни Европа, ни Азия не знали лошади до индоевропейцев! И это была не просто лошадь, а именно «быстрая лошадь» («acer»), степная, годная только для езды верхом, для кочевания, но никак не для земледелия.
Конь на Руси всегда связывался с Югом, сначала с кочевниками, потом с казачеством, вспомним времена Смуты, которая была по сути разбоем конного казачества в сердце Руси. Но казаки — это не Русь и не великороссы, это особая прослойка «обрусевших» степняков, начиная со скифов, половцев, хазар, вместе с «остепневшим» русским Югом.
