очевидным нежеланием поддерживать знакомство, принялся петь мне дифирамбы. Дескать, он был наслышан от мамы, а теперь и сам видит, какая я талантливая и умная, деятельная, способная, энергичная и прочее.
— Вы мне льстите, Матвей Петрович, — тонким голоском пропищала я, кося под дурочку, для полной убедительности даже глазки закатила.
— Что вы, Марина Викторовна, я бы не посмел. Минут десять такой великосветской болтовни чуть не свели меня с ума, мама, наоборот, млела от счастья. Но, когда Матвей Петрович, после моей очередной глупости, потянулся поцеловать мне ручку, я решительно встала:
— Извините, кажется, телефон звонит.
— Марин, ты что? Никаких звонков не было, — недоуменно приподняла брови моя «старушка».
Впрочем, старушкой я ее, конечно, зря окрестила, со злости. Маман у меня еще хоть куда! Одевается исключительно по моде, обожает танцевать, йогой занимается. Мы с ней совсем не похожи — ни характерами, ни внешне. У меня в тридцать был взгляд затравленного кролика, а у нее в пятьдесят с лишним в глазах веселые огоньки. Волосы она не красит, и они у нее до сих пор сохранили цвет воронова крыла. Зато косметикой мама пользуется интенсивно, хотя умело и с шиком, такое иногда на лице изобразит — хоть стой, хоть падай! Может, например, оранжевой помадой накрасить веки, да так искусно, хоть на обложку журнала снимай. Словом, мама на выдумки горазда, я рядом с ней что серая мышка рядом с павлином. Но — хитрая мышка.
— Телефон звонил, — убежденно повторила я и вышла из кухни.
Через две минуты я вернулась с постным выражением лица.
— Представляете, сверхурочная работа, сейчас из конторы звонили, просят заехать.
— Да? — удивился Матвей Петрович. — У риелторов тоже бывают сверхурочные?
Мама покосилась на часы и, жутко гримасничая, показала мне, что я отъявленная врунья и несчастье всей ее жизни. Я развела руками, демонстрируя свою полную готовность с ней согласиться, словом, мы друг друга поняли. Потом долго прощались в прихожей.
— Это, в конце концов, невежливо, — яростным шепотом выговаривала мне мама, пока Матвей Петрович шнуровал ботинки, — могла хотя бы дождаться, пока он сам не уйдет.
— От этого дождешься, — вздохнула я, — уж очень он на меня пялился…
— Понравилась, значит, — обрадовалась мама, — может, ты его пригласишь куда-нибудь? Наедине-то вам попроще будет, вдруг он тебе все-таки глянется?
— Тише, мам, — я покосилась на потную лысину Матвея Петровича, который все еще пыхтел, обуваясь, — разве тебе самой это не противно?
— Глупая ты, Марина, — обиделась мама, — дожидайся свое Горе, мыкайся. Потом мне не жалуйся, что он тебя замуж не берет!
— Спасибо, Мариночка, за чудесный вечер, — поднялся наконец повар, — желаю вам хорошенько отдохнуть после работы. Кстати, может быть, подождать, пока вы соберетесь, у меня машина во дворе.
— Не надо, — стараясь говорить спокойно, отказалась я, — мне нужно бумаги найти, созвониться кое с кем, это надолго.
— Я мог бы подождать. — Матвей Петрович выразительно посмотрел на маму, намекая, что она здесь лишняя.
Но моя родительница все-таки была здравомыслящим человеком, к тому же хорошо меня знала и по выражению моего лица поняла, что сейчас может случиться непоправимое.
— Пойдемте, Матвей Петрович, пойдемте, Мариночка, когда работает, просто ничего вокруг не замечает. Вам надо будет встретиться попозже, да, Мариночка?
— Да, мамочка! Да!
— Давайте договоримся, когда и где, — предложил «жених», озаряясь улыбкой.
Я почувствовала, что терпение мое кончается, и готова была ударить этого балбеса прямо по лысине фирменной маминой сумкой. Но тот вовремя одумался и проговорил:
— Впрочем, я вам позвоню, ведь мы оба занятые люди, не будем нарушать планы друг друга, верно?
Я только кивнула. Когда наконец дверь за ними закрылась, я устало опустилась на краешек кресла в прихожей и стала ждать звонка от моего Горюшки.
Он все не звонил, и я от нечего делать вспоминала продолжение нашего знакомства — как мы словно во сне вместе вышли из моего двора, как молча бродили по мостовой с отблесками заката, как вернулись за полночь к моему дому, а потом, поднявшись выпить у меня чаю, обнаружили гневную мамину записку и долго смеялись. Я рассказала Егору о своих «женихах», о детстве гадкого утенка и юности прекрасного лебедя, а потом слушала его байки о путешествиях. Он был фотографом, очень талантливым, судя по его снимкам, которые я увидела позже в огромных количествах. Если бы не вспыльчивость и затянувшийся юношеский максимализм, Егор зарабатывал бы бешеные деньги. Но он со смехом рассказывал, как срывались выгодные контракты из-за его ужасного характера, казалось, это было бравадой, но я чувствовала нечто большее. У него были свои принципы, подчас мне непонятные, но вызывающие кроме досады еще и уважение. К утру я была уже влюблена по уши и, сознаюсь, первое время, когда боялась, что он внезапно исчезнет навсегда, старалась затянуть поиски квартиры. Потом оказалось, что мы оба настолько проникли друг в друга, что никакого стороннего вмешательства в отношения не требовалось. Да, Егорушка вошел в мою жизнь благодаря квартирному вопросу, но он вошел так спокойно и уверенно, что я почувствовала его твердое желание остаться здесь навсегда. Так какая разница, что его привело?
Пока я в кресле дремала в обнимку с воспоминаниями, в квартиру, словно голодная псина, вползла ночь. Горька не позвонил, но это ничего не значило. Я встала, быстро умылась и легла в кровать, укрывшись ожиданием вместо одеяла.
На следующее утро погода была ветреной, пасмурной, и я со спокойной совестью надела джинсы вместо юбки и была сейчас почти счастлива.
Сорок минут в метро, однако, несколько подпортили мое настроение, но работа есть работа, а сегодня часть ее заключалась в том, что я должна была добраться в другой конец города. Я довольно быстро отыскала нужную улицу, в самом начале которой и оказался интересующий меня дом номер восемь. Куда делись предыдущие, я не стала даже предполагать — нет так нет. У меня была назначена встреча с неким господином Уклюйко, который на днях прозвонился мне на мобильный и заявил, что двоюродная сестра приятеля его брата рекомендовала меня как очень добросовестного работника. Я не стала вдаваться в подробности родственных и приятельских связей господина Уклюйко, а сразу перешла к делу. Оказалось, что он решил разменять свою четырехкомнатную квартиру на две по две. Арифметика простая, однако, когда я предупредила, что доплата понадобится обязательно, на том конце провода возникло смущенное молчание.
— Ладно, все равно приезжайте, — вымолвил наконец Уклюйко так, словно делал мне одолжение.
И вот я приехала. Дверь мне открыла девчушка лет двенадцати с прической в стиле панк фиолетового цвета и в балахоне с изображением скелета.
— Ну чего? — недовольно пробурчала она.
— Папа дома? — спросила я вежливо.
— Пап, ты дома? — понеслось в глубину квартиры.
— Он в туалете, газету читает, — бесхитростно сообщил детский голос из этой глубины, — а каша сгорела.
Тут я действительно уловила запах гари и, оттолкнув девочку, метнулась по коридору.
— Чего? Куда? — забеспокоилась обладательница фиолетовых волос, но потом махнула рукой и скрылась за одной из многочисленных дверей квартиры.
В кухне, где я оказалась, висела дымовая завеса, а за шикарным дубовым столом сидел паренек лет пяти и деловито ковырял в носу. Я склонилась над плитой и долгое время размышляла, где что надо повернуть, чтобы остановить горение проклятой каши. В конце концов я просто переставила кастрюлю на стол.
— Ты новая няня, что ли? — хмуро поинтересовался малыш.
— Нет, — сказала я и громко позвала: — Господин Уклюйко, выходите, пожалуйста!
В ответ на мой призыв в кухню вошла молоденькая, симпатичная девушка. Она шагала, вытянув руки
