бурной сцены, чтобы привести ее в эйфорию?
Оголодала, с циничной усмешкой подвела итог Тина.
— Хочешь пить? — спросил Олег, и голос его прозвучал так ласково, что горькая улыбка сползла с ее губ.
Наваливалось, настигало что-то необъяснимое. Восторг ли, уже без примеси самоуничижения? Нежность?
Он перегнулся через нее, мимоходом, не удержавшись, легонько провел языком по груди, и Тина выгнулась навстречу — сразу, безвольно, не раздумывая, — загораясь снова.
— Потом попьем, да? — сипло уточнил Олег, отставив бутылку обратно на столик.
Сквозь дрожь собственного тела, сквозь трепет души, Тина услышала собственные мысли. Все до единой они были о нем. Все до единой они исчезли, стоило ему оказаться совсем близко — страшно, волшебно, катастрофически близко.
— Я не могу больше! — простонала она, впиваясь губами в воздух, а пальцами в жаркую широкую спину. — Не могу, не могу…
Но она смогла, потому что он был рядом — именно он. И вместе они домчались по этой дороге до звезд.
Господи, как давно она не видела звезд!
Когда вспыхнувшие ярым светом небеса стали тускнеть, опуская все ниже и ниже занавес туч, его прохладные пальцы заметались по простыне, пока не сцепились с ее пальцами.
Как раньше, подумал Олег, стараясь унять ненужное сердцебиение.
Как раньше не будет, беспощадно грохотнуло в голове.
Но вот же — есть! Есть она и есть он, и между ними — ничего, что может стать преградой.
— О чем ты думаешь? — шепотом спросила Тина.
— О нас, — признался Олег.
Они же всегда были откровенны друг с другом. Старались быть. Хотя временами это сильно напрягало.
— И что же ты думаешь о нас? — с едва уловимой насмешкой спросила она.
— Что нам хорошо.
— Это и без раздумий понятно. Это логично, понимаешь? — Она усмехнулась в темноте, вновь закутываясь в цинизм. — Твое тело знает мое, а мое — твое, и мы оба знаем, как доставить удовольствие друг другу.
Он вскинулся было, разъярившись. Удовольствие?! Удовольствие — это когда пиво холодное свежее пьешь, голубей кормишь, на песочке нежишься, в сотый раз пересматриваешь старую комедию, где каждая реплика знакома, а все равно интересно. Удовольствие! Его обдало жаром злобы, и он вознамерился было сказать ей все, что думает о ней и ее дурацком представлении об удовольствиях.
Но промолчал.
Потому что понял: она боится того, что случилось. Потому что не знает, как иначе отнестись к этому.
К тому, что они занимались любовью, с удовольствием произнес Олег мысленно. Потом подумал и повторил вслух. Так ему хотелось.
— Значит, мы занимались любовью и получили удовольствие, — сказал он, едва не мурлыча от вкуса этой фразы.
Тина неловко завозилась.
— Ну, да. Только давай не будем говорить об этом, — тут же добавила она.
— Конечно. У нас лучше получается молчать.
Они посопели, она — успокаиваясь, он — прислушиваясь к ней.
— Мне кажется, тебе все-таки надо на свое место перебраться, — произнесла Тина.
— Тебе что, плохо со мной?
— Морозов, не устраивай детский сад! Не буду я отрицать, что мне с тобой хорошо. То есть, было хорошо. Но спать с тобой я не собираюсь. Это неудобно, в конце концов!
Нет, ну правда! Она знает, что он во сне ворочается. Запросто спихнет ее в проем. Или ногу отдавит. Или руку, что тоже неприятно. Волосы прищемит. Нет, нет, на узкой полке спать вдвоем невозможно.
Если только прижаться вплотную. Переплестись.
Вот только этого не хватало!
Она негодовала, а Морозов осторожно перекатился, опираясь на стену, и коленями сжал ее ноги.
— Уходи, — приказала Тина.
— Ага. Щас! — пообещал он.
— Олег, я хочу спать.
Он приблизил лицо к ее лицу.
— Я только пожелаю тебе спокойной ночи, хорошо?
Поцелуй, всего лишь один поцелуй. Взрослая женщина, мать двоих детей, мужняя жена — не должна и не может терять голову от единственного поцелуя.
Наверное, чтобы доконать ее окончательно, он взялся за ее плечи. Или не знал и не думал, как это страшно, как это томительно, необыкновенно, забыто! Просто погладил. Лишая воли, но даруя неведомую прежде, упоительную радость от того, что бешено колотится сердце и каждая клеточка оживает навстречу легкому танцу чужого огня.
— Поспишь у стенки, — шепнул Олег, — оттуда ты точно не свалишься, так что не бойся, что я буду брыкаться.
— Я не могу с тобой спать, — решительно сказала Тина.
— Можешь.
— Я не хочу! — отчаянно прошипела она.
— Хочешь.
Он держался из последних сил, чтобы не сойти с ума от беспомощности. От кончиков пальцев до края души он весь принадлежал ей, он зависел от нее.
Он что-то говорил. Он делал что-то. Внутри дрожал, бился в ребрах, как в клетке, штормом вздымался к горлу страх: «Как же теперь?!» Но ему недосуг было размышлять и храбриться. Просто жажда была невыносимой и, припав к чарующей влаге, он не думал, чем обернется все это. Не знал. Теперь боялся, что знает.
С каждым прикосновением острее и острее впивалась в него разгадка, и теперь он лежал, прижав ее к стенке, но сам оказался загнанным в угол.
Эту жажду не утолить никогда.
Эту тоску не забыть в минутном порыве. Ему нужно большее, ему нужно все, вся она — та, которой она стала.
— Ты дышишь мне в ухо, — раздосадованно проскрипела Тина, не зная, как относиться к тому, что они лежат вот так, все еще не расцепив объятия.
— Извини. Не буду.
Он заерзал, устраиваясь, чтобы ей было удобней.
— Теперь волосы придавил, — уже с очевидной капризностью высказалась она, — я же говорила, что…
— Извини, извини. Вот так лучше?
— Твоя нога…
— Которая? — торопливо осведомился Олег, разом подняв обе. На всякий случай.
Тина приподняла голову, почуяв, что стало как-то очень легко. Чересчур легко. Странным образом это напоминало пустоту.
— Куда ты дел их? — сердито спросила она, разглядывая в темноте его силуэт.
— Кого?!
— Да ноги же, болван! Только что они были здесь! На мне!
— Звучит заманчиво, — нервно хихикнул он, — хочешь, чтобы я вернул их обратно? Тебе же было неудобно!
