— Какая забота! — восхитилась Тина и, наконец, разглядела его.
Сказать, что поза у Морозова была неудобной — ничего не сказать. Ей даже стало жаль его, бедолагу. Торсом, своим великолепным, мужественным торсом — ну как же, спортзал же под рукой! — он возлежал на полке вполоборота, а подогнутые ноги свешивались к полу, будто сведенные предсмертной судорогой.
— Хватит дурить, — приказала Тина, — ляг нормально. А лучше, вали на свое место.
— Грубишь, — вздохнул опечаленно Олег.
— Морозов, перестань ребячиться! Это же просто глупо, в конце концов!
Тут поезд резко затормозил, едва не стряхнув их обоих в проем, и стало очевидным, что совместное существование на одной полке действительно нецелесообразно.
— Вот! — заявила Тина, охнув от столкновения лба с коленкой. — А я что говорю!
— Все ты правильно говоришь, — быстро согласился он, незаметно потирая ушибленный бок, — только я все равно не согласен. Правильно — не значит хорошо!
— Поиграй в слова на своей полке, а?
— Я буду молчать, — пообещал он и осторожно вернул ноги на прежнее место.
Тина попыталась сопротивляться. Но сделала только хуже, оказавшись зажатой со всех сторон.
— Я дышать не могу, — возмутилась она.
— Еще бы! Я тоже не могу! Когда целуются, вообще не дышат. Ты что, не знала?
— Слезь с меня немедленно!
Тяжело кряхтя, он все-таки исполнил приказ.
— Вообще, — она пихнула его в бок, — вообще слезь! Весь, целиком и полностью. Оставь меня в покое!
Ох, если бы он мог!
— Как ты думаешь, — глубокомысленно изрек Морозов, — птица может не летать?
— Да, если она — курица! — рявкнула Тина.
Она понимала, куда он клонит. Она сама чувствовала то же самое, и тем было страшней. Наверное, окажись хотя бы один из них чуть разумней, чуть сильней — все было бы проще. А так — оба они потеряли голову. Только и оставалось, что играть в слова, дурачиться, злиться по пустякам, оттягивать момент, когда, оставшись наедине с собой, придется ответить: а что будет завтра?!
По большому счету, конечно — ничего. Обычный день, каких миллионы.
Только за спиной, словно горб, вырастет чувство неловкости и вины.
— Может, поговорим? — неуверенно предложила Тина.
— А что тут скажешь? — вздохнул Морозов, приглаживая ее волосы.
Они почему-то всегда вставали дыбом после… после… секса. Да, секса. Будто бы она ощетинивалась. И только ему было известно, что больше всего на свете ей хочется сейчас утомленно и сладко замурлыкать.
Только ему?! Надо же — он лжет самому себе!
К тому же что-то не слыхать от нее счастливого мурлыкания.
Им на самом деле нужно поговорить. Но как начать этот разговор?
— Что ты предлагаешь? — спросил он. — Сделать вид, что ничего не было?
— А что это было, по-твоему?
— Ну… мы…
— Все! Довольно, — перебила она, недослушав. — Я знаю, как называется этот процесс. — Она раздраженно повернулась к нему, врезав локтем в подбородок, но даже не заметив этого, и прошипела с яростью: — Ну, конечно, можно притвориться, что все так и должно быть! И не париться, как нынче выражаются, да?!
— Да, — кивнул он осторожно.
— Нет! — заорала она.
— Да! Как ты любишь все усложнять, моя милая! Какая разница, в конце концов, почему и зачем случается что-то?! Тебе же было хорошо?
Она вывернулась. Скривила губы:
— Сколько в тебе самодовольства, Морозов!
— Ты что думаешь, мне слава Казановы покоя не дает?! — вскипел он. — Разуй глаза! Я тебя не соблазнял! И сейчас вовсе не кичусь этим, ясно?! Меня распирает не от гордости, как ты предпочитаешь думать! Бедная овечка!
— Ты назвал меня овцой?! — сощурилась Тина.
— Назвал, — согласился он, все еще негодующе раздувая ноздри.
Она вскочила. То есть попыталась вскочить, потому что он не позволил, быстро опомнившись и схватив ее за плечи.
— Куда ты?
— В стойло! Или где там овцы тусуются!
Она быстро нацепила на лицо высокомерную гримасу, означающую, что все его оскорбления ее нимало не трогают.
Жаль, что было темно. Морозов никак не мог оценить ее выразительной мимики. Додумавшись до этого, Тина подала голос:
— Это все, чему ты научился за годы? — язвительно хмыкнула она. — Бросаться оскорблениями?
— Я тебя не оскорблял. Я выразил свое мнение.
— Отлично. — Она соскочила с него.
Наконец-то, догадалась! Вот ведь нелепость! Сидеть верхом на человеке, который тебя поливает грязью! И которого ты вроде бы всерьез-то и не воспринимаешь!
То есть, не вроде бы. А на самом деле!
— Отлично, — повторила Тина, — до свидания.
— В каком смысле?
— В таком, что делить постель с овцой должно быть ниже твоего достоинства, разве не так?
— Не так. Иди сюда, дура глупая!
Несмотря на возмущение, она все-таки удивилась:
— Разве бывают дуры умные?!
Черт возьми, она заразилась от него этой игрой в слова! Надо же…
Тина с досадой прикусила губу.
— Ну? Уберешься ты, в конце-то концов?
— И не подумаю.
— Тогда пойдем покурим! — позвала она.
Олег улыбнулся. Резкие повороты на сто восемьдесят по-прежнему остались у нее в привычке. За последние полчаса настроение успело смениться раз десять.
— Разве ты куришь? — удивился он, с неудовольствием отрываясь от размышлений о ее привычках.
Впрочем, сигареты — тоже привычка.
Можно подумать об этом. Можно лекцию ей прочитать о вреде курения. Или, наоборот, поднести зажигалку, смотреть, как медленно и со вкусом она затягивается, бездумно покручивает фильтр в пальцах.
— Давно ты куришь? — строго уточнил он, семеня за ней по коридору.
— Я не курю. Только иногда.
— Стресс снимаешь, — догадливо протянул он.
Она покосилась с угрозой, и Олег замолчал.
Они стояли друг против друга, занавесясь дымом.
Что я делаю, ругала себя Тина. Только что переспала со случайным попутчиком. Совершила, так сказать, адюльтер, остальное — никчемные подробности. Такие, например, как тринадцатилетней давности свадьба. Несостоявшаяся между ней и этим самым, дери его черти, попутчиком.
Косой взгляд в его сторону.
Курит и молчит.
