— Вот дурак! Это же телефон звонит!
— Телефон? — недоверчиво округлил он глаза.
— Такая штука со шнуром и трубкой, — пояснила Тина, вскакивая. — Можно и без шнура.
— А без трубки можно? — заинтересовался он, уже понимая, что этих минут не вернуть.
Тина не ответила, роясь в куче одежды. Наконец, из кармана мятой блузки был извлечен сотовый. Он моментально разразился торопливым кудахтаньем:
— Алле, Тина? Добрый день! Тут к нам Хромов приехал, говорит, вы с ним договаривались, я ему объясняю, что…
— Кто это? — очумело спросила Тина.
— Это Лена! — радостно пояснила трубка.
Ах, Лена. Это многое объясняет, подумала Тина скептически.
Через секунду ее осенило.
Прозрение откликнулось барабанной дробью в висках — она забыла имя собственной секретарши.
Кошмар!
— Да, Леночка, — как можно приветливей защебетала она, — я тебя слушаю.
Ни черта она не слушала. Занималась самобичеванием, лишь к концу разговора обретя способность нормально мыслить. Изложив все горести коллектива, Лена торжественно попрощалась, не требуя никаких конкретных ответов. Из чего Тина сделала вывод, что ничего непоправимого пока не случилось.
Морозов все это время с преувеличенным интересом изучал потолок.
Тина повернулась и мгновенно развеселилась.
— Эй, мыслитель, тебе не холодно?
— На себя посмотри, — хмуро отозвался он. — Шляешься по вагону в чем мать родила!
— Какой вагон? Я в своем купе!
— Оно такое же твое, как мое!
— Тебе хочется, чтобы я оделась?
Ему хотелось, чтобы она выкинула свою дурацкую трубку и легла с ним рядом. Но у нее были другие планы.
— Слушай, давай поедим? — предложила она. — У тебя еще что-нибудь осталось?
— Осталось, — кивнул он. — Вот, возьми свитер, а то замерзнешь.
Она не стала спорить. Быстро влезла в мягкий кашемир, внутри которого пахло Морозовым. Потом, с удовольствием потянувшись, села за столик и принялась хозяйничать. Главным образом, эти хозяйственные хлопоты свелись к перестановке посуды с места на место.
Просто нужно было руки занять. Просто нужно было глаза уткнуть.
Олег наблюдал за ней исподлобья.
— И что же такое тебе сообщили, что ты места себе не находишь?
Почему-то ему было трудно смириться, что кто-то другой — не он! — заставил ее волноваться. Ревнует он, что ли? Тина сделала вид, что вопроса не услышала.
— Ну, давай помолчим, — процедил он, обдумывая месть.
Вот когда она что-нибудь спросит… Вот если ей приспичит узнать, отчего у него такой мрачный вид… Вот тогда посмотрим! Он будет не просто отмалчиваться! Он демонстративно выйдет из купе, оставив ее маяться от неизвестности!
— Ты ответишь мне или нет?!
Она покосилась с опаской и уже не могла отвести от него глаз.
Лохматый, разгневанный, голый мужчина стоял посреди купе.
— Расскажи, что случилось! — потребовал он.
Да ничего! Просто звонок Леночки прозвучал, как будто с другой планеты. Из родного, далекого мира, о котором Тина совсем позабыла.
Олег сомкнул пальцы на ее руке, потянул к себе, заставляя встать. И всем телом она ощутила его беспокойство.
— Морозов, я не могу…
— Ну, и не надо, — сразу же понял он.
И правда, не надо. Не нужны ему ответы и объяснения, переживет. А ей необходима передышка.
— Мне показалось, — пробормотала все-таки Тина, потихоньку успокаиваясь в его объятиях, — что я выпала из жизни…
— Перестань, — прошептал Олег, гладя ее щеки, — перестань сейчас же. Завтра еще не конец света.
Она понимала, о чем он. Но ей, в вечной суете бегущей к новому дню, засыпающей с мыслями о следующей ступеньке, которую удастся перешагнуть уже скоро, — скорей бы! — давно не приходилось так пристально вглядываться в настоящее.
…Потом как-то сам собой, без всяких усилий построился разговор. Поспорили, кому мыть посуду. Потягались в остроумии. Между прочим, вспомнили, что сегодня — понедельник, день тяжелый. «Но интересный», — добавил Морозов. «Даже слишком», — добавила Тина. На чем тема была закрыта, и Олег с прямо-таки отцовской заботой справился, не желает ли она прилечь отдохнуть. Нет, нет, тарелки он по- прежнему мыть не собирается, а вот почитать чего-нибудь вслух для нее — с удовольствием. И с выражением, это он пообещал твердо. Увы, книжек с собой не оказалось — даже завалящего женского романа! — и Морозов был вынужден прочувствованно декламировать газетные объявления. Тина так хохотала, что опять стучались в стенку. Чтец кланялся и требовал награды в виде тысячи поцелуев.
Потом стало ясно, что поцелуями дело не ограничится…
А потом за окном стемнело, и выбираться из постели было неохота, пусть даже постель — не постель, а всего-навсего купейная полка.
Они снова говорили. Обо всем — даже прошлого не боялись. Вот так мимоходом, в случайной какой-то реплике Олега выяснился псевдоним, под которым он писал свои «были», и Тина снова принялась хохотать.
— Жаров?! Жаров?!
Он насупился в притворной обиде и заявил, что пусть она сначала почитает, а потом уже смеется. Тина чмокнула его в нос и призналась, что давным-давно прочитала все. Просто так. Не зная, что Жаров — это Морозов. Псевдоним, значит, от противного? Это ее еще больше развеселило.
Олег удивился несказанно.
— Я думал, тебе даже газеты читать некогда.
— Нет, погоди, Морозов, если честно, ты меня просто поражаешь! Рассказы потрясающие, но я бы ни за что не догадалась, что это ты написал. Там же все… ммм… не твое.
— Значит, я тоже изменился, — не вдаваясь в подробности, резюмировал он.
Точно. Так и есть. Изменилось все — и он, и она, и мир за окнами вагона. Впрочем, сами вагоны за тринадцать лет тоже изменились. Вместо заскорузлого коврика в коридоре лежала свеженькая, стильная дорожка, табло над туалетом сдержанно оповещало «занято» или «свободно», в тамбуре было тепло и даже как-то уютно, а пепельницы блестели девственной чистотой. Про купе и говорить нечего. Проводница рассказывала, что в некоторых имеются телевизоры, компьютерные игры и выход в Интернет. Знай себе, бабки плати и будешь весь в шоколаде.
Хоть с этим было ясно.
Тот факт, что оба они оказались в СВ, позволил избежать осторожных расспросов на животрепещущую тему финансовых возможностей. К тому же, Олег кое-что знал об этой стороне ее жизни. Может, это было не так уж важно, но все-таки он вздыхал с облегчением, понимая, что сейчас ей не приходится считать копейки до зарплаты.
А с другой стороны, Олег чувствовал, что за свою независимость она платит сполна. И острое, необъяснимое ощущение какого-то надлома в ней поднимало в душе холодную ярость, ненависть к себе самому.
Почему?
Он не хотел разбираться в собственном мире. А в ее — не мог. Прежняя роль, роль созерцателя, внимательного и бесстрастного, роль, в которой было уютно и безопасно, удавалась ему нелегко. Но —
