Все это соответствовало вкусовым канонам, принятым в компартии. Но в то же время, в 1925 г., один музыкальный критик ужаснулся, когда обнаружил, что мелодия одной из песен, исполнявшихся обычно на Ленинских вечерах, взята из «кабацкого романса»[695]. В том же году были выпущены две игрушки по мотивам Ленинианы. Одна из них представляла собой конструктор, из его деталей можно было собрать пять разных портретов Ленина и одно изображение ленинского Мавзолея[696]. Изготовители второй игрушки предлагали детям собрать картонную модель Мавзолея по приложенной инструкции[697]. В конце 1925 г. литературный критик Виктор Якерин язвительно осудил в печати повсеместное опошление памяти Ленина: директор колбасной фабрики присвоил своему предприятию имя Ленина; ленинские портреты помешались в витринах рядом с рекламой спиртного; одна московская торговая фирма продавала чернильницы в форме мавзолея. «… Из синонима борьбы пролетариата делать домашнюю утварь? Далеко ли это от дикарского черепа-чаши?». (Ссылка на печенегов, которые в десятом веке убили киевского князя Святослава и сделали из его черепа чашу). Критик усматривал в Лениниане тот же декаданс, что и у Федора Сологуба и других писателей-символистов рубежа веков[698]. Он глубоко заблуждался. Изысканный, обладавший прекрасным художественным вкусом русский символизм был бесконечно далек от безвкусицы, характерной для культа Ленина в тот период. Культ, назначением которого было пробудить русский дух от спячки аполитичности, под влиянием вкусов и запросов простых людей подвергся метаморфозе. Пытаясь воспитать в народе уважение к Ленину, работники агитпропа опирались на свои собственные представления о народной культуре. Те из партийных пропагандистов, кто принадлежал к слоям интеллигенции, сочиняли проекты, свидетельствовавшие о том, что от народа, на который они рассчитывали воздействовать, их отделяла пропасть. Они, вероятно, полагали, что ритуалы и символика культа Ленина легче найдут путь к сердцам, если будут напоминать традиционные формы почитания святых в православной церкви. Однако — и это важный вопрос — насколько глубоко народ чтил христианских святых? Каково было значение красного угла в избе с иконой и лампадой: являлся ли он истинным святилищем или простым собранием привычных предметов, лишенных духовного смысла? Что, если культу Ленина, который насаждался зимой и весной 1924 г. с такими лихорадочными усилиями, предстояло обратиться в череду рутинных, бессмысленных ритуалов?
В 1925 г. некоторые критики полагали, что так и произошло. Объектом неблагоприятной оценки стали множившиеся с большой скоростью Ленинские уголки. Один из чиновников Главполитпросвета жаловался, что во многих случаях Ленинские уголки являются всего лишь декорацией: их оборудуют с большой помпой, а затем оставляют без внимания, «точно храм, где все должно дышать „святой неприкосновенностью“»[699]. С ним были согласны и другие критики, которые сетовали, что Ленинский уголок быстро превратился в «иконостас» [700]. Раздавались голоса, осуждавшие банальность плакатов, которые выставлялись в советских библиотеках, и низкое качество агитационных выступлений, посвященных Ленину[701]. Организаторы ленинского культа видели в нем живую религию ленинизма. Взамен они получили недолгий порыв энтузиазма и порожденный им китч.
В 1924–1925 гг. Ленин занимал умы многих, однако в основе этого интереса лежали чувства и соображения, далекие от тех, которые старались внушить партийные и правительственные пропагандисты. Точную причину общенародного поклонения памяти Ленина установить невозможно. Вполне вероятно, что отчасти его породила широкая агитпроповская кампания, развернутая вскоре после похорон. Не исключено также, что интерес к Ленину внушали постоянные ссылки на него в печати и в особенности в опубликованных речах важнейших партийных фигур. Что испытывали люди, партийные и беспартийные, когда организовывали Ленинские мемориальные собрания, Ленинские уголки и прочее тому подобное? Энтузиазм? Покорное безразличие? Многие ли художники, посвящавшие ленинской теме свои рисунки, картины, плакаты, многие ли поэты, писавшие о Ленине стихи, руководствовались исключительно любовью к вождю и уважением к его памяти? И вновь перед нами встает критический, не поддающийся точному разрешению вопрос: до какой степени культ Ленина был стихиен? Разумеется, трагическое напряжение траурной недели и быстрая организация мемориальных мероприятий указывают на следующие два обстоятельства: во-первых, агитационный аппарат партии и правительства оказался поразительно хорошо организован — явление беспрецедентное в те дни, когда все прочие политические и экономические структуры Советской России действовали неэффективно; и, во-вторых, траурная неделя и сама смерть Ленина побудили народные массы к искренним проявлениям восторженной привязанности.
Трудно даже предположительно оценить, в какой мере элемент стихийности был свойственен культу в последующий период, когда траурная неделя закончилась, а деятельность Агитпропа набирала силу. С учетом популярности Ленина, особенно после введения НЭПа, и русской традиции почтения к умершим вполне можно допустить, что находились люди, которые из искренней любви к вождю, не жалея времени, денег и труда, отдавали дань его памяти. Однако была это любовь к Ленину или к партии? Быть может, те, кто подписывался на собрание сочинений Ленина, проектировал монументы, предлагал назвать именем вождя свой завод, деревню или театр, поступал так не без задней мысли угодить начальству, продать товар, сохранить свое рабочее место, получить повышение? В таком случае публичные проявления скорби и симпатии, строго говоря, шли не от сердца: а
Чтобы культ существовал, необходимо массовое в нем участие. К участию в культовых ритуалах побуждают эмоциональные мотивы. Однако если учитывать лишь задачу успешного функционирования культа как системы символов и ритуалов, которая помогает сплотить народ вокруг партии и государственных органов и
Если же, напротив, оценивать ленинский культ исходя из стандартов религии, то тогда чувства приверженцев культа представляют первостепенную важность. В этом случае нужно, чтобы Ленин вошел в повседневную жизнь советских граждан, в смутные времена вселял в них уверенность, чтобы они думали о Ленине, читали его труды, посещали места, где он бывал, устремлялись к его гробнице, дабы получить утешение и приобщиться к духу своего кумира. Ничто не свидетельствует о том, что в 1924–1925 гг. культу Ленина были свойственны черты истинной религии. Однако к культу было привлечено множество людей, которые по тем или иным соображениям сплотились вокруг Ленина и партии, им персонифицировавшейся. В характере культа заметно, в большей или меньшей степени, слияние политических и религиозных образов и чувств.
Культ Ленина быстро занял устойчивое место в партийном ритуале, а отдельные его проявления распространились еще шире. Уже в 1925 г. появились признаки того, что Ленин и его культ проникли в сознание необразованных крестьян, которые практически совсем не понимали новых порядков. В том же году при опросе крестьян Ярославской губернии их попросили дать определение некоторым терминам, которые вошли в обиход после 1917 г. Приводим в качестве образца несколько ответов: «Деклет — это правительство бумаги пишет». Однако, при полном незнании послереволюционной терминологии, крестьяне могли объяснить, кто такой Ленин и что такое Ленинские уголки: «Марс, Карло-Марс — это как Ленин», «Уголок: красный уголок — это патреты Ленина и слова крупные написаны»[702]. За один 1924 г. пропаганда сумела, по крайней мере, внушить этим невежественным людям представление о Ленине и о самом распространенном атрибуте его культа — Ленинском уголке.
Пропаганде удалось также овладеть умами хотя бы части детворы в российской деревне. В 1926 г. был проведен опрос сельских детей в одной из волостей Тверской губернии. Участники опроса (им было 10–12 лет) не выказали интереса к политике. Например, на вопрос, кем они хотят стать, когда вырастут, большинство мальчиков ответило, что станут ремесленниками или учителями; девочки предпочитали профессию учительницы или швеи. Из числа мальчиков лишь 6 % желали вступить в компартию, столько же — в комсомол. Те же 6 % мальчиков в качестве любимой профессии назвали профессию пастуха или зоотехника. Несмотря на безразличие к политике, на вопрос «На кого ты хочешь быть похожим?» целых 15,9 % мальчиков ответили: «На Ленина». Больше никто, даже местные знаменитости, не оказался столь популярен. Из девочек 6,2 % пожелало походить на Ленина, а еще 1,7 % в качестве образца избрало Крупскую. Больше всего оказалось таких, кто предпочел свою учительницу. Детей попросили также
