умную голову и заменить ее на свиную или собачью. Кем бы ты предпочел быть, свиньей или собакой?
— Если вы, ваше величество, исполнены такой решимости предать меня смерти, я предпочел бы убить себя сам, чтобы избежать позора.
Встав с каменной скамьи, Дуаньвэнь направился в Павильон Горного Склона и через некоторое время вышел оттуда с мечом в руке. Мои стражники толпой рванулись вперед, следя за каждым его движением. Лицо Дуаньвэня было белым как снег, но в уголках губ играла еле заметная усмешка. Он поднял меч высоко над головой, и от одного того, каким холодным блеском вспыхнуло в лучах солнца его короткое лезвие из красной меди, я тут же чуть не лишился чувств. Перед глазами яркой вспышкой пронеслась череда кровавых сцен, свидетелем которых я стал во время поездки на запад: фигура военного советника Ян Суна, придерживающего свои внутренности на пшеничном поле, и окровавленная голова его брата Ян Дуна со злобным взглядом мертвых глаз. Мне стало так невыносимо дурно, что я рухнул на руки одного из стражников.
— Не дайте ему умереть, — еле ворочая языком, пролепетал я. — От мертвецов меня начинает тошнить.
Стражники метнулись к Дуаньвэню и вырвали у него из руки меч. Он стоял, прислонившись к дереву и глядя на купающуюся в лучах зимнего солнца вершину Тунчишань. Он не выглядел ни печальным, ни довольным, но на его челе я разглядел тень покойного государя.
— И жить не даете, и умереть не позволяете. Что вам, в конце концов, нужно от меня, ваше величество? — вздохнул Дуаньвэнь, подняв взор к небесам.
— Ничего. Я хочу лишь, чтобы ты продолжал свои ученые занятия в Павильоне Горного Склона, и не разрешаю удаляться более, чем на десять шагов, из его стен.
Перед тем, как уйти из Павильона Горного Склона, я сделал мечом зарубку на стволе высокого кипариса. Вот жизненное пространство, которое я определяю Дуаньвэню. Но когда я нечаянно поднял глаза, чтобы прикинуть высоту дерева, я даже вздрогнул от испуга. Твердая кора кипариса была усеяна белыми точками, и я понял, что это следы наконечников стрел. Все это стало еще одним необходимым мне подтверждением того, с каким упорством Дуаньвэнь преодолевает все трудности, готовя себя к отмщению.
Во дворце немало тех, кто везде сует свой нос, и тайна заключения Дуаньвэня вскоре стала достоянием гласности. Моя бабка, госпожа Хуанфу, узнав об этом, пришла в ярость. Меня она лишь пожурила, а госпожу Мэн трижды поколотила. Неслыханный нагоняй и поношения стали для госпожи Мэн такой потерей лица, что она чуть не прыгнула в колодец за Залом Встречи Весны.
Дело раздули до такой степени, что во дворец потянулись высшие сановники и министры с петициями, в большинстве которых речь шла о том, какой вред наносит междоусобная война между братьями. Единственное конкретное предложение выдвинул первый министр Фэн Ао. Он предложил как можно быстрее найти Дуаньвэню жену и таким образом внести сравнительную стабильность в его полную опасностей жизнь. Плавным в докладе Фэн Ао следовало считать меры, которые предлагалось предпринять после женитьбы, а именно, пожаловать первому принцу вассальный удел. Таким образом, появилась бы возможность послать Дуаньвэня охранять какую-нибудь заставу на границе и избавиться от неловкой ситуации раздора между царственными родственниками в великом дворце Се. Фэн Ао стал уже совсем седым, но его голос рокотал так же громко. Он служил первым министром уже у второго государя, завоевал авторитет по всей стране и втерся в доверие к госпоже Хуанфу, которая, пока он, ни на секунду не умолкая, излагал содержание своего доклада, без конца одобрительно кивала. По этому признаку я понял, что его предложение вскоре будет принято.
Я наблюдал за всем этим со стороны, потому что не хотел отменять приказ госпожи Хуанфу, да и, честно говоря, не мог этого сделать. Просто из любопытства хотелось посмотреть, что за невесту подберет она Дуаньвэню. Во дворце чахло немало наложниц, служивших еще моему батюшке, и, будь моя воля, я выбрал бы в жены Дуаньвэню самую старую и некрасивую, хотя знал, что об этом не могло быть и речи, потому что стало бы нарушением семейного этикета. Моя матушка, госпожа Мэн, сердце которой переполняла ненависть, напророчила жену Дуаньвэню. «Вот увидишь, — заявила она мне. — Эта старая волчица — чтоб ей сдохнуть — как пить дать навяжет Дуаньвэню девицу из своей семьи, и рано или поздно во дворце Се будет править род Хуанфу».
Прошло немного времени, и предсказание госпожи Мэн сбылось. Дуаньвэня действительно обручили с шестой дочерью министра Хуанфу Биня, главы Министерства гражданской службы, которая приходилась госпоже Хуанфу внучатой племянницей. Я знал эту девицу: лицо желтовато-смуглое,[25] глаза немного косят. Весь двор гудел от пересудов, что этот брак Дуаньвэню навязали, а старые слуги вздыхали, что, мол, когда-то гордый принц стал марионеткой в руках вздорной старухи. В день свадьбы молодые дворцовые служанки и евнухи сияли от восторга: они прятались в коридорах и набивали рот сластями.
Я и злорадствовал, и сочувствовал ему: то, что называется «лиса по мертвому зайцу плачет». Впервые я испытывал к Дуаньвэню чувство жалости, как к более слабому. «На косоглазой женится, — сообщил я Яньлану. — Эта девица из рода Хуанфу мне даже в горничные не годится. Не повезло Дуаньвэню».
Свадебная церемония состоялась в Цинлуаньдянь — Зале Лазоревой Птицы Луань,[26] боковой пристройке дворца. Согласно законам предков, императору Се не пристало присутствовать на свадьбах и похоронах сановников двора. Поэтому в день свадьбы я удалился в Зал Чистоты и Совершенства. Но когда со стороны пристройки послышались звуки гонгов и барабанов, любопытство взяло верх, и мы с Яньланом прокрались туда через калитку расположенного позади сада. Стоявшие перед залом стражники тотчас узнали меня и ошеломленно наблюдали, как я забрался Яньлану на плечи, и как он потом медленно выпрямился во весь рост, чтобы я мог заглянуть в окошко, откуда была прекрасно видна вся церемония.
Снова прогрохотали барабаны. В свете красных свечей лица присутствовавших членов царской фамилии и знати окрасились киноварью, как у актеров в гриме,[27] и их упитанные фигуры больше походили на сборище какой-то нечисти. Высокие чиновничьи шапки и широкие пояса, женские наряды, шпильки в волосах и надушенные локоны — все это создавало атмосферу деланного веселья. Я заметил в толпе свою матушку, госпожу Мэн; на ее густо напудренном лице играла лицемерная улыбка, госпожа Хуанфу с тростью долголетия в руке мирно восседала в кресле, и когда она покачивала головой, на ее заросшей жиром шее — обычный недуг привилегированных особ — болтались из стороны в сторону дряблые складки. Покачивание это свидетельствовало, что она довольна династийной свадьбой, которую сама же и устроила. Ну, просто сама доброта, сама безмятежность.
Я подоспел как раз в тот момент, когда жених, Дуаньвэнь, снимал красную вуаль. Его рука надолго зависла в воздухе, прежде чем он резким движением сдернул ткань с лица невесты. По движению руки нельзя было не заметить, как он разочарован и обескуражен, глаза девицы Хуанфу смотрели, как всегда, в разные стороны, из-за чего ее смущение выглядело очень комично. Меня разобрал такой смех, что было просто не удержаться. От моего громкого хохота все, кто находился внутри, ясное дело, всполошились и повернулись к окну. Лицо Дуаньвэня даже в день свадьбы выглядело привычно мрачным и бледным, а когда он повернулся к окну, его губы гневно дернулись. Что он сказал, я не расслышал. Может, и не говорил ничего.
Спрыгнув с плеч Яньлана, я стрелой помчался прочь от Цинлуаньдянь. По обеим сторонам дорожки от пристройки до Фэньидянь — Зала Фениксовых Церемоний — висело множество красных праздничных фонарей. Я сорвал один на бегу и, не останавливаясь, устремился дальше к себе в Зал Чистоты и Совершенства. Несся я с такой скоростью, что Яньлан то и дело молил меня бежать помедленнее, опасаясь, как бы я не споткнулся и не упал. Но я, сжимая фонарь, продолжал мчаться, как стрела. Не знаю, что меня так напугало. Казалось, меня преследует грохот барабанов и гонгов, я словно боялся, что за мной гонятся все участники этой жуткой церемонии.
Ночью шел леденяще холодный дождь, а я лежал на императорском ложе и пытался представить, какой будет моя собственная свадьба. В душе царили пустота и разочарование. На улице, рядом с Залом Чистоты и Совершенства, в темноте под дождем мерцали дворцовые фонари, их фитильки то вспыхивали, то гасли. Когда стук колотушки ночного сторожа за стеной возвестил третью стражу, я подумал, что Дуаньвэнь,
