«Летать!» — отрывисто выдохнул я.[24] Это был второй звук, который я смог издать за многие дни до начала выздоровления. «Летать!» Я выкрикивал это слово раз за разом, и его с испуганно-восторженным выражением на лице эхом повторяли сопровождавшие меня евнухи.
Потом, подтянувшись за веревки, я встал на сиденье. Вытянул руки в стороны и начал шагать по сиденью взад и вперед. Так делали мастера-канатоходцы, которых я видел в Пиньчжоу. У них это получалось так раскованно, они словно парили в воздухе, и это произвело тогда на меня неизгладимое впечатление. Подражая им, я сделал еще несколько шагов в ту и другую сторону. Сиденье качелей все время уходило из-под ног. Но мне будто помогала невидимая рука, и я умудрялся удерживать в равновесии свое тело и висящее в воздухе сиденье, как настоящий канатоходец.
— Угадайте, что я делаю? — крикнул я стоявшим внизу евнухам.
Они обменялись взглядами, явно не понимая, что я имею в виду, но поражаясь тому, что в этот миг от моей болезни не осталось и следа. Молчание нарушил Яньлан. Он посмотрел вверх, и на его лице промелькнула таинственная и лучезарная улыбка. «Вы, государь,
Я уже долго ничего не слышал о своем брате Дуаньвэне. Однако на следующее утро после моего возвращения из инспекционной поездки на запад, взяв с собой лук, колчан стрел, множество произведений классической литературы, несколько слуг и мальчика-шутуна, он перебрался в Павильон Горного Склона у подножия Тунчишань. Именно там проходила моя учеба до того, как я взошел на трон, и моя матушка, госпожа Мэн, решила, что, выбрав для своих занятий именно это место, Дуаньвэнь задумал недоброе. В его возрасте уже пора было взять жену, но Дуаньвэнь не торопился с женитьбой, потому что чрезмерно увлекался стрельбой из лука, изучением боевых искусств и трактата Сунь Цзы об искусстве войны, госпожа Мэн считала, что Дуаньвэнь, уже много лет мечтавший о троне Се, вероятно, замышляет заговор с целью захвата власти. Однако у моей бабки, госпожи Хуанфу, была на этот счет другая точка зрения. К каждому из своих внуков-принцев она относилась снисходительно и с материнской любовью. «Пусть живет не во дворце, — заявила она мне как-то после этого. — Двум тиграм на одной горе не ужиться. Вы с братом никогда не ладили, и пусть уж лучше один уйдет, чем вы будете здесь мешать мне и вести друг против друга явную и скрытую борьбу. И мне, старухе, меньше забот». Я сказал, что мне на это наплевать, что меня не касается, во дворце Дуаньвэнь или нет. Лишь бы не замышлял ничего против меня, а там пусть живет где угодно и занимается чем хочет.
Честно говоря, мне действительно было наплевать. У меня давно уже сложилось впечатление, что вынашиваемые Дуаньвэнем и его братцем Дуаньу тайные планы убить меня — всего лишь жалкие потуги, как говорится, «задумали муравьи свалить большое дерево». И если бы не поддержка моей бабки, могущественной госпожи Хуанфу, они не могут повредить и волоска у меня на голове. Но когда в памяти всплывало угрюмое, печальное выражение лица Дуаньвэня, то, с каким свирепым и воинственным видом он восседал на рыжем коне с черной гривой и хвостом и как метко стрелял из лука, меня сразу одолевали старые подозрения и зависть. Я даже начинал сомневаться, не случилась ли страшная ошибка в нашем с Дуаньвэнем положении, а иногда даже задумывался: может быть, правду говорила похороненная заживо госпожа Ян, и я — ненастоящий властитель Се, а настоящий государь — Дуаньвэнь? Мне казалось, что я не похож на настоящего властителя Се, а вот Дуаньвэнь гораздо больше подходит для этой роли.
Эти муки я не мог доверить никому. В глубине души я понимал, что такие сомнения в своем соответствии не обсуждаются ни с кем, даже с таким близким мне человеком, как Яньлан. Но с самых первых дней своего правления, когда я чего только не боялся, все это тяжким спудом давило на мой царский венец и воздействовало на мое состояние духа. Потому-то я, малолетний Сын Неба, и стал таким эксцентричным, упрямым и недобрым.
Я был чувствителен. Я был жесток. Я был падок до забав. В сущности, я был еще совсем ребенком.
Госпоже Мэн никак не давало покоя то, что Дуаньвэнь находится вне стен дворца, и она послала шпиона, переодетого дровосеком, чтобы тот следил за всем, что происходит в Павильоне Горного Склона. Шпион докладывал, что по утрам Дуаньвэнь занимается науками, после полудня практикует боевые искусства, а ночью спит при свете свечи — ничего необычного. Но однажды он вбежал, запыхавшись, в Зал Встречи Весны и сообщил, что на рассвете Дуаньвэнь отправился на запад. «Я так и знала, что этим закончится», — торжествовала госпожа Мэн. По ее мнению, Дуаньвэнь мог искать прибежища в Пиньчжоу у Западного гуна Чжаояна, любимая наложница которого, тоже из семьи Ян, приходилась Дуаньвэню родной теткой. Своим бегством на запад Дуаньвэнь полностью раскрывал свое недовольство настоящим положением дел.
«Ты должен остановить его, — заявила госпожа Мэн, кратко описав неблагоприятные последствия союза Дуаньвэня с Западным гуном. — Не сделаешь этого, так и знай: ты отпустил тигра в горы», глаза у нее сверкали необычным блеском, когда она советовала мне скрыть свои действия от моей бабки, госпожи Хуанфу, потому что зловредная старуха непременно постарается вставить мне палки в колеса.
Я прислушался к мнению своей матушки. У женщины, живущей в самой гуще дворцовой жизни, развивается глубокое, почти интуитивное понимание всех важных событий, которые происходят в его стенах. Я прекрасно осознавал, что сила госпожи Мэн зиждется на моем положении правителя, и что половину своего ума она использует на плетение интриг — и тайных, и не очень — против госпожи Хуанфу; другую половину она применяет, чтобы удержать на моей голове царский венец, потому что она моя родная мать, и потому что я — верховный правитель Се.
Конники на резвых конях настигли Дуаньвэня на переправе через реку Люехэ — реку Ивового Листа. По рассказам, он сошел с дороги и помчался прямо к переправе, надеясь вскочить на лодку. Стоя по колено в ледяной воде, он обернулся и выпустил в солдат три стрелы. Этим он так напугал перевозчика, что тот отчаянно выгреб на середину реки, лишив Дуаньвэня возможности забраться к нему в лодку. Сделав еще несколько шагов к середине реки, Дуаньвэнь снова обернулся и бросил взгляд на стоявших на берегу солдат и знамя Черной пантеры в руках знаменосца. Лицо Дуаньвэня окрасилось белизной торжественно- печального света отчаяния, и он, решив утопиться, сделал несколько быстрых шагов и полностью погрузился в воды реки. Солдаты на берегу переполошились и во весь опор рванулись к нему. Они вытащили промокшего насквозь Дуаньвэня из воды и водрузили на круп одного из коней.
На обратном пути Дуаньвэнь ехал, погрузившись в молчание. По дороге кто-то из зевак узнал в нем первого принца из дворца и решил, что это возвращается отряд из военного похода. Кто-то запалил развешанные на деревьях по сторонам дороги хлопушки. Когда раздался треск этих хлопушек и послышались громкие приветственные возгласы, по щекам у Дуаньвэня покатились слезы. Лицо его оставалось мокрым от слез, даже когда его доставили обратно в Павильон Горного Склона у подножия Тунчишань.
Однажды я посетил Дуаньвэня во время его заточения. В Павильоне Горного Склона было тихо и безлюдно. Белые цапли зимой куда-то улетели, перед залом сплетали ветви старые деревья, а на каменных ступенях еще не растаял давно прошедший снег. Дуаньвэнь сидел один на каменной скамье под холодным ветром и ожидал прибытия императора со свитой. Лицо его не выражало ни ненависти, ни обиды.
— Все еще собираешься бежать в Пиньчжоу?
— Я и не думал никуда бежать. В Пиньчжоу я собирался, чтобы купить новый лук и стрелы. Ты же знаешь, только в Пиньчжоу можно купить первоклассное оружие.
— Ну, купить лук и стрелы — это лишь предлог. На самом деле ты задумал бунт. Я прекрасно понимаю, что у тебя на душе. Ты всегда считал, что царственный батюшка передаст трон тебе. Так думал ты, так думал и Дуаньу.
Я же никогда не задумывался об этом, даже не предполагал ничего подобного. Но теперь я — император Се, твой господин и повелитель, и мне не нравится этот мрачный огонь в твоих глазах, эта ненависть, которая нет-нет да проявляется, или эти твои проклятущие надменность и высокомерие. Иногда просто хочется вырвать тебе глаза, представляешь?
— Представляю. И не только глаза. Не понравится тебе мое сердце, ты и его вырвешь.
— Ты очень умен, даже слишком умен, и мне это не нравится. А еще больше мне не нравится, что ум твой сосредоточен на том, чтобы узурпировать власть и захватить трон. Смотри, ведь я могу и отсечь твою
