обрабатывать брошенный на полдороге кусок металла. — И что теперь? Ты же ни на что не годишься — ни ношу на плечах носить, ни руками работать. Только на шее отца и будешь сидеть.
Моего присутствия никто и не заметил. Я стоял возле лавки, ожидая, когда Яньлан позовет меня. В это время небеса, наконец, разверзлись, дождь полил как из ведра, и над грязной улочкой у мастерской Байтеши поднялось вонючее облако взбитой дождем пыли. Капли дождя звонко забарабанили по сложенному под открытым небом крестьянскому инвентарю, они падали мне на лицо и на халат, заставляя перебегать от одного навеса к другому.
— Принесите зонтик! — крикнул я по привычке окружающим. — Быстро, зонтик несите! — Народ оборачивался на меня с изумлением и любопытством, вероятно, решив, что я сумасшедший. В конце концов, как всегда, именно Яньлан помог мне перейти под дождем дорогу. В его доме зонтика не было, поэтому он в суматохе прибежал с большущей закопченой крышкой от котла, под которой я, как под шляпой, и вошел в кузнечную мастерскую.
Все кузнецы величали меня «Благородный Лю». Каждый в мастерской Байтеши, в том числе мать и отец Яньлана, пришел к самым разным предположениям и измышлениям относительно того, кто я такой, но вслед за Яньланом так и стали называть меня. Не думаю, чтобы кто-то хоть чуточку поверил его рассказу о том, что я, мол, скрываюсь от брачного контракта, но этим простым людям было не под силу представить, кто я есть на самом деле.
Просыпаясь каждое утро под звон металла, я не сразу понимал, где нахожусь. Иногда казалось, что я вижу нефритовые курильницы и резные окна Зала Чистоты и Совершенства, иногда — что раскачиваюсь из стороны в сторону на спине осла по дороге на восток. В конце концов, продрав глаза, я замечал разложенные рядом с циновкой старые и новые крестьянские инструменты и только тогда осознавал, что судьба забросила меня в убогое, полное забот жилище простолюдинов. Из деревянного окна было видно, как Яньлан, встав на корточки у колодца во дворе, стирает в деревянном корыте мою грязную, пропахшую потом одежду. В первые дни нашего пребывания в мастерской одежду мне стирала его мать, но однажды она с руганью выбросила ее из корыта, и от ее пронзительного голоса я чувствовал себя как на иголках.
— Чего я вообще здесь торчу? — с гневом и отчаянием спросил я, глядя на Яньлана. — Надо было тащить меня к себе домой за тысячу ли, чтобы эта острая на язык женщина поливала меня оскорблениями?
— Все из-за того, что по моей вине все наши деньги попали в руки разбойников. Не потеряй мы все свои ценности, моя мать не вела бы себя с вами, государь, так невежливо. — Даже при простом упоминании об ограблении Яньлан начинал рвать на себе волосы и топать ногами. Он понимал, что именно из-за этого мы оказались в таком положении. По причине всех наших злоключений в дороге его когда-то лоснящееся пухлое лицо осунулось и пожелтело, а появившееся в глазах выражение отчужденности напомнило мне того восьмилетнего евнуха, каким он впервые появился во дворце. Яньлан пытался успокоить меня.
— Ваше величество, — говорил он, — ради меня постарайтесь не препираться с моей матушкой. Она с утра до ночи готовит еду, заботится о моих братьях и сестрах, к тому же она надеялась, что я сделаю головокружительную карьеру и вернусь из дворца разодетым в пух и прах. Разве она могла предположить, что я вернусь домой без гроша в кармане, да еще приведу с собой лишний рот? Ей досадно, и это неудивительно. — Он держал в руках миску жидкой каши, и от переживаний все лицо у него стало подергиваться. Я видел, как руки у него задрожали, и он затрясся всем телом. Миска выпала у него из рук; и каша расплескалась по полу.
— Силы небесные, как же мне теперь быть? — воскликнул он и, закрыв лицо руками, зарыдал. — Неужели никто не хочет понять, что я лишь евнух, беспомощный, абсолютно зависимый евнух, не мужчина и не женщина? Ведь я преданно служил вам всей душой, государь, когда вы правили, и оставался рядом после того, как вы оказались не у дел. Как же мне быть теперь, во имя небес?
Слова и действия Яньлана застали меня врасплох. Что говорить, я на самом деле относился к нему как к орудию, которое всегда в моем распоряжении. Мне не было дела до того, что верность стала у него привычкой, второй натурой, я забыл, что он всего лишь смышленый и чувствительный сын простого народа. Пристально глядя на него с сочувствием и печалью, я задумался о том, какими невыразимо глубокими стали с годами наши отношения, которые связывали нас пестрой шелковой лентой, окрашенной в цвета взаимного доверия и использования, заключенного друг с другом союза, возможно, даже с оттенком взаимного обожания. Когда-то она соединила нас, государя и евнуха, а теперь я ясно чувствовал, насколько она натянута так, что готова разорваться. Сердце заныло, будто пронзенное чем-то острым.
— Спасибо тебе за все, Яньлан. Я теперь простолюдин, как и ты, и что со мной будет — не ясно. Тебе больше нет нужды оставаться рядом, как раньше, чтобы присматривать за мной. Думаю, для меня настало время учиться жить жизнью простого человека, время снова пуститься в путь.
— Куда вы хотите отправиться, государь?
— Пойду искать бродячий цирк и учиться ходить по канату, ты что, забыл?
— Нет, не забыл, но ведь это лишь шутка. Разве можно, чтобы величественный Сын Неба смешивался с толпой цирковых артистов? Если вам, государь, непременно хочется уйти, тогда идите в Тяньчжоу и поищите приют у Южного гуна или наведайтесь в поместье Мэн, к брату вашей матушки.
— У меня больше нет желания жить среди членов царской фамилии и знати. На то была воля Неба, чтобы я скинул царское одеяние и стал канатоходцем. Еще когда я покидал стены дворца, я решил, что моим последним пристанищем станет бродячий цирк.
— Но ведь по дороге сюда мы не видели ни одного бродячего цирка. Те, кто зарабатывает на жизнь своим искусством, никогда долго не остаются на одном месте. Где вы собираетесь искать их, государь?
— Пойду на юг, а может, на юго-запад. Главное — следовать указующему персту судьбы, и рано или поздно я найду их.
— Раз мне, похоже, никак не убедить вас остаться, делать нечего, придется снова отправляться в путь вместе с вами. — Горестно вздохнув, Яньлан отошел в угол комнаты и стал собирать пожитки. — Нам нужно собраться и изыскать средства на дорожные расходы. Думаю, лучше всего занять денег в поместье Мэн. Ваш дядюшка — первый богач в Цайши.
— В этом нет нужды. Я не хочу что-то одалживать в поместье Мэн и не хочу, чтобы ты сопровождал меня. Позволь мне отправиться в путь одному, дай пожить настоящей жизнью простолюдина. У меня получится.
— Государь, вы хотите, чтобы я остался здесь, дома? — в панике взглянул на меня Яньлан. — Вы считаете, я плохо служил вам? — Он снова принялся всхлипывать. Рухнув на колени, словно у него отнялись ноги, он ударил обеими руками по листу железа. — Разве я смогу все время торчать дома? Будь я настоящий мужчина, который может взять жену и родить детей, создать семью и завести дело, будь у меня много денег, чтобы купить землю, построить дом и нанять слуг, я мог бы и остаться. Но сейчас у меня ничего нет. — Он подполз ко мне на коленях и, обвив мои ноги руками, поднял ко мне заплаканное лицо. — Ваше величество, я не хочу болтаться здесь и сидеть на шее у отца с матерью, и хотя мне не хочется снова пускаться в путь по пыльной, полной опасностей дороге, я лучше навсегда бы остался рядом с вами; государь, прислуживая вам во всем и ожидая того дня, когда вам снова улыбнется судьба. А если этому желанию не суждено сбыться, Яньлану остается лишь умереть.
Пошатываясь, Яньлан выскочил из спальни, промчался через окутанную жаром кузню, где кипела работа, и выскочил на улицу.
— Куда понесся? На тот свет спешишь? — крикнул ему вслед отец.
— Именно туда мне и надо. И срочно, — даже не остановившись, бросил в ответ Яньлан.
Вслед за работниками мастерской я бросился за ним, и мы добежали до самой реки. Там он нырнул в воду через головы стиравших женщин. В воздух взлетел целый фонтан брызг, и послышались изумленные возгласы тех, кто был на берегу. Вслед за барахтавшимся с криками Яньланом в реку нырнули несколько кузнецов. Они вытащили его из воды, как рыбину, положили в деревянное корыто для стирки и доставили на берег.
Обняв едва не утонувшего сына, отец Яньлана прижал его к груди. Багровое лицо старика окутала печаль.
— Бедное мое дитя, это ты из-за меня? — бормотал старый кузнец, вскинув тело сына на плечо и
